Виталий Гладкий - Сплетающие сеть

– Дык, я как-то не сообразил. К тому же, она женщина…

– Ну да, ты ведь большой дока по этой части. Запомни: в нашем мире все неприятности из-за женщин.

Ладно, если и не все, то большинство – точно.

– Эка ты загнул… – Зосима неодобрительно поморщился. – По-твоему, женщины виноваты и в том, что нынче браконьеров расплодилось видимо-невидимо?

– Несомненно! Тебе нужна соболиная шуба? Или норковый палантин? Нет. А перо страуса для шляпки?

Или, к примеру, высушенная и растертая в порошок предстательная железа тигра?

– А это еще зачем? – удивился Зосима.

– Чтобы муж любил ночь напролет. Китайская медицина. Говорят, сильная штука. Ну, как, убедил?

– Убедил. Вот чертовы бабы! – Зосима скрылся в дымном облаке. – Кхе, кхе! Я так полагаю, что и табак они придумали.

– Не исключено. В древних народов земледелием и природой обычно заведовали женские божества. Так что, скорее всего, они и к распространению этой отравы руку приложили.

– Да-а, ишь как оно выходит… – Зосима неторопливо посасывал трубку и глядел сквозь меня задумчивым взглядом. – Надо было эту девку в лесу оставить. Ты прав.

– Не горюй, – утешил я своего приятеля. – Чему быть, того не миновать. И, кроме всего прочего, я так думаю, что эта подруга вернулась бы в деревню при любом раскладе. Даже пешком.

– Почему?

– Она еще не успела здесь всю посуду разбить. Эта девица из тех, которые на достигнутом не останавливаются.

– А ты вроде как испугался. – Зосима смотрел на меня с хитрым прищуром, будто целился. – Или я не прав?

– Бойтесь данайцев, дары приносящих, – продекламировал я с пафосом строку из древнегреческого эпоса. – А казачок-то засланный.

– Это как понимать?

Я не стал читать Зосиме лекцию о взятии греками Трои и рассказывать сюжет старого приключенческого фильма. Я лишь растолковал ему свои слова в приемлемом варианте:

– Так ведь она к нам с неба свалилась. Никак, знамение. Вот только хорошее оно или плохое – трудно сказать. Поживем – увидим.

– Эт точно…

– И куда ты определил ее на постой? Неужто в свою "гостиницу"?

Самочинно захватив помещение почты, Зосима, тем не менее, не стал его обживать. Он лишь прорубил дверной проем, соединив таким образом обе половины избы, убрал барьер, отделявший работников почты от клиентов, повесил на окна линялые ситцевые занавески и поставил в образовавшейся горнице две кровати, которые нашел в давно заброшенном развалившемся доме. Вместо матрацев он положил на них сенники.

Кроме кроватей в помещении находились стол, три табурета и оцинкованный бак с краником – для питьевой воды. На столе красовался пузатый самовар – дореволюционный, а стены были украшены разнообразными поделками из бересты, лыка и корневищ (иногда на Зосиму нападал такой стих). Пол прикрывали пестрые домотканые дорожки – памятный подарок одной из жен моего приятеля. В общем, горница, невзирая ни на что, получилась просторной и достаточно уютной.

Я так понял, что Зосима, несмотря на свою лениво-созерцательную натуру и неприятие новых демократических реалий, все же решил ступить на непроторенную и непонятную для него тропу бизнеса.

Судя по всему, он предполагал устроить в почтовом отделении некое подобие гостиницы для любителей деревенской экзотики.

Но городскому люду, избалованному зарубежным сервисом, "остров" был до лампочки, а немногочисленные грибники и сборщики ягод из простонародья, изредка забредающие в нашу глушь, торопились покинуть окрестности деревеньки засветло.

Однако клиент все же нашелся. Это был странный тип, явно из чиновного сословия, и, ясное дело, при деньгах. Я видел этого человека только два раза. Он был невысок ростом, лысоват и хорошо упитан. Его привозил в деревню гусеничный вездеход, нанятый чиновным господином на близлежащей станции – у геологоразведчиков.

Сгрузив привезенные с собой ящики с продуктами и спиртным, дачник закрывался в отведенном ему помещении, и полмесяца пил горькую что называется до упора, не подпуская к себе даже Зосиму. Похоже, по нужде постоялец выходил только в темное время суток, так как днем его никто не видел.

По истечении двухнедельного срока затворник выходил на свет ясный только для того, чтобы уже налегке забраться в вездеход и отбыть восвояси. При этом он был похож на язвенника, только что покинувшего реанимацию: тощий, с серым мятым лицом и с неверной походкой.

Похоже, он почти ничего не ел, только пил, потому как продукты оставались практически не тронутыми.