Иван Стрельцов - Морской закон

Подобно атакующей змее, спружинив, Виктор изо всех сил бросил свое тело вперед. И в этот момент из-за рубки выскочил Мустафа, дважды хрипло гавкнул его «глок», пули вырвали щепки из того места, где только что лежал Савченко. А Виктор, ухватив пистолет, перекувыркнувшись через голову, оказался на спине, головой к противнику с «вальтером» в вытянутой руке. Времени, чтобы перевернуться на живот, уже не было. Но он был выдрессирован стрелять из любого положения. Дальше наступило время наработанных до автоматизма рефлексов. Правый глаз зафиксировал цель, кургузый угловатый ствол «вальтера» задрался и трижды плюнул огнем.

Мустафу отбросило к фальшборту, он откинулся на спину и уставился на поднимающегося на ноги противника стеклянным взглядом. Две пули вошли в левую сторону груди, третья продырявила центр лба.

Окончание огневого контакта не вызвало бешеной радости у оставшихся в живых. Пока Христофоров с Лялькиным, поднявшись на ноги, недоуменно оглядывались по сторонам, «братки» поспешно разгружали «Ниссан», из пассажирского салона вытаскивали боеприпасы, акваланги и большие черные увесистые баулы. А из кабины бережно извлекли Чечельницкого, которому шальная пуля продырявила ногу.

– Ну вот надо же такое, – жалобно стонал Роман Львович, – а в детстве меня, между прочим, мама водила на бальные танцы, я подавал большие надежды.

Но стенания криминального экономиста ни у кого сострадания не вызывали. Забравшийся на борт «Аграбы» Сергей Севрюков на правах старшего морского чина начал зычным голосом отдавать приказания:

– Лом, к штурвалу. – Смерив взглядом офицеров ФСБ, почти миролюбиво посоветовал: – Мужики, не стоим без дела, помогаем грузиться, – и вновь стал прикрикивать на своих: – Пых, твою мать, швартовый отдавай, линять пора.

Тем временем Седуксен, распоров ножом штанину Чечельницкого, с помощью Алены накладывал почти что профессиональную повязку. Занятый делом, он, как человек, которому всегда до всего есть дело, вдруг спросил:

– А куда жмуров, за борт?

– Нам не нужен лишний груз на борту. Выбросим в открытом море, акулам тоже питаться чем-то надо, – ответил Сервант.

Наконец «Аграба» оттолкнулась от стенки пирса, сдвинулась с места и, постепенно набирая ход, ведомая опытной рукой, двинулась к выходу из бухты…

Открыв глаза, майор Рафали сквозь прорези в маскировочной сети увидел пустыню, огромное желто-серое море песка, на сотни километров сплошной песок.

Объединенный отряд, как всегда, остановился на дневку. «Дефендеры 110» накрыли маскировочными сетями, давая двигателям отдохнуть перед очередным ночным марш-броском. Выставив охранение, бойцы тоже завалились спать, людям отдых необходим не меньше, чем машинам.

По прикидкам Рафали и Черного Принца, они находились в районе саудовско-иранской границы, все дальше и дальше удаляясь от очагов противостояния. «А здесь уже не слышно канонады, – зевая, отметил Джамал, – и по ночам не видно зарева».

Сон к майору никак не шел, а отдых организму был просто необходим, чтобы в самый ответственный момент не случилось сбоя.

За долгие годы службы в президентской гвардии майор научился многому, даже засыпать по команде. Но сейчас ему совсем не хотелось отдавать себе такой приказ. Как человек, знающий, что идет на смерть, он хотел взять от жизни как можно больше. А если не больше, то хотя бы не разбазаривать глупо то, что пока еще принадлежит ему.

Опустив голову на колесо внедорожника, Джамал пытался подвести итог своего существования, внутри себя он надеялся разобраться, правильно ли он жил или нет.

Перед глазами, как картинки старого кино, мелькали выгоревшие до черноты безжизненные остовы танков, боевых машин пехоты, обугленные скелеты грузовиков и сотни, тысячи обезображенных трупов. До боли знакомая картина. Только что это? Война с Ираном или американская «Буря в пустыне» – он не знал. Впрочем, это еще не самое страшное, что Джамалу приходилось видеть. Куда страшнее было ходить по улочкам деревень, обработанных химическими снарядами во время подавления бунта курдов. Тогда улицы были завалены трупами не только мужчин, но и женщин, стариков и детей. Они валялись вповалку повсюду, где их застала страшная и невидимая смерть. С выпученными глазами, с чернильно-фиолетовыми вывалившимися языками, в скрюченных от немыслимой боли позах. И над этими трупами роились полчища жирных, блестящих мух. В воздухе стоял давящий на психику гул.