Андрей Негривода - Человек войны

Боже! Помоги мне в трудах моих тяжких! Сделай так, чтобы мое сердце не разорвалось от боли и тоски! Дай мне сил, господи! Сделай так, чтобы не опустились руки мои, ведь мне в моей жизни еще нужно поднять и поставить на ноги моих любимых малышей! Молю тебя, господи, о милости твоей, на тебя уповаю! Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, яви нам милость свою и благодать! Ныне, и присно, и во веки веков! Аминь!..»

Филин перекрестился на строгий Святой Лик и прочитал эту, свою, пусть и неправильную, но такую искреннюю молитву. И если бы сейчас кто-нибудь услышал эту молитву, то наверняка понял бы, что Это идет откуда-то изнутри, из самой глубины. Да и не молитвой Это было скорее всего, а криком, сумасшедшим воплем о помощи из потрепанной, но такой тонкой и ранимой души Андрея...

«...Ну, что, Андрюха, хороший был год, душой не покривить! Ты выполнил всю свою „программу-минимум“! Выполнил! Даже более того! Значит, и проводить его нужно достойно! Будем веселиться? Будем!!! И пусть Новый год будет не менее удачным! Тем более что жить тебе теперь, Филин, в Одессе! Да... Совсем теперь уже скоро – 11 января. Этот день станет днем твоего возвращения! Домой!.. А сегодня... Сегодня гулять и водку пить! И пусть всем повезет, пусть всем этот год принесет счастья и радости, здоровья и денег побольше, исполнения самых сокровенных желаний, много-много удачи и счастья! Много простого человеческого счастья и огромной любви!..»

Андрей улыбнулся своим мыслям и, «не откладывая в долгий ящик», стал собираться. Собираться в старый добрый ресторан «Версаль», где пел его товарищ и земляк-одессит Генка Калюжный. Филину просто больше некуда, да и не к кому было пойти – замкнуто жил Андрей, особенно последние полгода, после поездки в Одессу. Но! Генка был тем единственным человеком, который понимал, хоть и очень по-своему, Филина – он тоже скучал по Одессе и... Они вдвоем иногда попросту напивались до полного изумления, иногда, даже бывало, не сказав за целый вечер ни слова! А еще... Геннадий Калюжный свою срочную службу отслужил в оркестре и побывал... В Кабуле и Степанакерте! Вот так-то!.. Не просто земляк, а еще и «братишка»!..

Собраться за несколько минут для Андрея, который практически всю свою жизнь только тем и занимался, что вскакивал по тревоге или «экстренному сбору», не стало чем-то необычным или сложным – он всегда умел носить что камуфляж, что свой «венчально-погребальный» (с какого-то времени он стал так шутить...) строгий черный костюм:

«Ну, что, „трижды капитан“, мать твою! Пошли, что ли, водку пить и „беспорядок нарушать“, как всю жизнь говаривал Медведь?..»

И закрыл за собой дверь своей малюсенькой комнатушки, в которой он холостяковал последних пять месяцев, после возвращения из Одессы, и зашагал, по-военному «печатая шаг», по улицам Нетании, города, который за семь лет так и не стал ему родным...

...Андрей сидел у своего компьютера в такой уютной, хоть маленькой московской «хрущевке», смотрел на спящую Иришку, а мысли его были далеко.

«...Никогда не забуду, как меня тогда, в январе 2005 г., провожал Генка!.. Крепкий духом, взрослый мужик... Когда уже подошел автобус, который шел по маршруту Нетания – Иерусалим, заезжая в аэропорт Бен-Гурион, и я уже загрузил в него свой нехитрый скарб – две дорожные сумки – все, что нажил за долгих десять лет эмиграции, он крепко пожал мне руку, потом обнял и тихо сказал:

– Завидую я тебе, Лысый! Так, наверное, только ты умеешь – сорваться с места и уехать обратно. Ты не представляешь, как я сейчас тоже хочу в Одессу! Только не могу... Девять лет в Израиле и уже духу не хватает!!! Эй, Андрюха!!! Ты хоть не забывай меня там, в Одессе! Звони! Приезжай! Водочки вместе попьем, как раньше!..

А в уголках его глаз я тогда заметил слезы. Нет! Не по мне он, конечно же, плакал тогда, хоть мы и были единственными друзьями, – он плакал по себе. По тому жесткому и бескомпромиссному Генке Калюжному, который теперь разучился принимать сложные решения, которому теперь было страшно это делать... А я ему тогда ответил, пытаясь поддержать хоть как-то: