Александр Тамоников - Архив смертников

— Чего надо? Ты кто такой?

Алексей поднял голову, оскалился, чтобы тот все понял. В глазах предателя мелькнул испуг, и тут же ржавое лезвие без натяга втиснулось в живот, продрало кишечник в вертикальном направлении. Божков захрипел, схватился за дужку кровати, с ужасом посмотрел на нож, хозяйничающий в организме, потом поднял заплывающие глаза и просипел:

— Это ты, падла…

Алексей молчал, не вступал в дискуссию. Все и так понятно. Предатель затрясся, выстрелил рвотой и повалился на кованый сундучок. Алексей вытер окровавленное лезвие, прислушался. Где-то в огороде раздраженно бубнила Анна Ильинична. Ладно, он дело сделал, а бабу пусть Бог наказывает или кто там еще. Задерживаться в доме не хотелось, он еще вернется сюда, похоронит своих товарищей…

В центре городка вспыхнула короткая, но ожесточенная перестрелка, и Алексей быстро заковылял мимо разрушенных и уцелевших строений. Люди выглядывали из калиток и смотрели на него с удивлением, здесь все друг друга знали, а этого «инвалида» впервые видели. Из дальнего переулка со стороны Центральной улицы выехал трехтонный «опель-блиц», из кузова посыпалась солдатня. Облава намечалась. Надо же чем-то занять страдающих от безделья солдат! Алексей машинально сместился к забору, где росла густая трава, заспешил в переулок. Электрический столб с оборванными проводами и полынь в полный рост прикрыли его, и он облегченно перевел дыхание. До улицы Центральной метров триста, здесь еще сохранились заборы, колыхались колосья сорной травы. Сплошных оград практически не было, повсюду прозрачный штакетник. Возвышались неприхотливые избы за деревьями с облетающей листвой. Он торопливо хромал по переулку, прикидывая, как будет «форсировать» Центральную улицу. Проход расширился, обозначилось здание барачного типа — какая-то контора. Нехорошо он тут оказался… И поздно обнаружил, что оказался в ловушке! Сзади немцы, впереди тоже какая-то хрень…

— Эй, любезный, а ну, притормози! Ты что за крендель? Покажи аусвайс!

Со стороны конторы с настороженными лицами приближались двое. Серая полицейская форма, воспаленные глаза, небритые рожи. Они держали на изготовку короткие карабины. Алексей чертыхнулся про себя, машинально подивился — местная полиция? Еще не всех извели и вывезли в район? Хотя, возможно, отдельные экземпляры из так называемых «сил правопорядка» удирали вместе с гитлеровцами, а потом с ними же и вернулись.

— Здравствуйте, хлопцы, — отозвался он тонким голосом. — Службу несете? Молодцы! А я — Герасим Шнобарь, в Корабельном переулке живу, что у мебельной фабрики, вот домой и возвращаюсь от матери…

— Да нам плевать, кто ты такой и где живешь, — швыркнул носом конопатый верзила с мелкими подозрительными глазками. — Ты аусвайс покажи да вали, куда хочешь.

Лихорадочно работало боковое зрение. Натаскали этих холуев, на мякине не проведешь. Один чуть подальше, другой поближе, оба готовы стрелять. Пистолетом не воспользуешься, работа ножом тоже проблематична. К тому же из конторы вышли два немецких солдата, закурили, стали лениво озираться. Они все видели, впрочем, происходящее их мало интересовало. Вот если бы на Алексее была форма советского офицера…

— Так такое дело, братушки… — замялся он и начал источать подхалимские гримасы. — Все было, и аусвайс был, все законно, мы же добропорядочные граждане… Советы вчера нагрянули, на площади собрание было, все аусвайсы отобрали, сказали, что больше они не понадобятся, будут действовать документы советской комендатуры, которые еще не выдали…

— Слушай, Костян, тебе он нравится? — процедил сквозь зубы рыхлый коренастый тип со шрамом в половину лба.

— Не, ни хрена не нравится, — отозвался детина.

— Вот и мне не нравится, — крякнул обладатель шрама, машинально подходя ближе. — А если нам кто-то не нравится, что мы делаем?

Оба переглянулись и заржали.

— Парни, я же свой, — заволновался Алексей. — Советы не люблю и никогда не любил, у меня младший брат в Великолукской полиции служит… Служил, — поправился он, вспомнив, что фашистов из Великих Лук выбили еще в январе.

Полицейские переглянулись. Детина выразительно повел стволом. «А ведь пристрелят на месте, — пронеслась тревожная мысль. — Человеческая жизнь ни хрена не стоит, дешевле газировки за десять копеек. Прибьют, да в полынь ногами затолкают».

Немцы на крыльце продолжали курить, сложив руки на висящие на груди автоматы. Метнуть нож — плевое дело. Одного он убьет, а вот остальные…