Андрей Орлов - Харбинский экспресс-2. Интервенция

Кто-то потянул Сопова за рукав. Он обернулся – рядом стоял Кузьма. Лицо его расплывалось, точно луна в болотине:

– Уж как тебе подвезло, касатик, уж как подвезло! Иван Макарьевич, кормщик-то наш, тебя такой наградой отметил! Сразу допустил на корабельное наше раденьице! Такое не всякому выпадает. Ты вот что: будь рядышком, и, что я стану делать, то и ты повторяй. И ничемушеньки не удивляйся.

– Не стану, – заверил его Клавдий Симеонович. Он все еще не расстался с мыслью удрать отсюда как-нибудь под шумок. Обещание старца поговорить по душам его совершенно не вдохновляло. И потому спросил с простецкой улыбкой:

– Слушай, Кузьма, здесь двери-то как, запираются?

– Зачем тебе это, касатик?

– А ну как по нужде приспичит? Бадейки вашей тут нет, да и не привык я…

На это сиропный Кузьма непонятно ответил:

– Привычка не рукавичка, на спичку не повесишь. Не робей.

И укатился в сторону.

В соборной вдруг стало тише и словно светлее. Клавдий Симеонович удивился: свечей, что ли, добавили? После сообразил – похоже, дело в одеждах. Все – и мужики, и бабы, – все до единого скинули верхнее платье и остались в белом. Это производило изрядное впечатление. В соборной сделалось так лучезарно, будто и впрямь неземной свет на избу пролился.

Про само радение Сопов думал без интереса. Скорее всего, ему-то на этом сеансе уготована унылая участь – вроде случайного гостя на чужой свадебке. Все друг дружку знают, тосты понятны, шутки смешны. А вот чужаку – скучно. О-хо-хо!

Клавдий Симеонович глянул на примолкших хлыстов и хлыстовиц, подумал про себя: сейчас запоют. Беспременно. Скорее всего, нестройно и голосами дурными. А после уж кормщик – «совиный глаз» – зачнет свою говорильню.

Титулярный советник тихонечко огляделся. Прямо сказать, неуютно он себя чувствовал. Во-первых, все были в кипенном, и только один Клавдий Симеонович Сопов торчал посередь в своем камлотовом сюртучке, будто муха в сметане. А Клавдий Симеонович не любил выделяться. Это уж его профессия приучила, ничего не попишешь. Да и жизнь сколько раз подтверждала: не выставляйся. Торчащему гвоздику сильней всего достается. Как и винту недокрученному – того, правда, по шляпке не лупят, но уж зато обязательно довертеть постараются.

А во-вторых, опасался он какой-нибудь каверзы со стороны медоточивого адепта Кузьмы. Ни на грош не верил ему Клавдий Симеонович. С кормщиком все ясно – тот перво-наперво экзамен устроит, а после начнет пропаганду. Ни первого, ни второго Сопов совершенно не опасался. Экзамен он определенно выдержит. Потому как тот будет несложным. Иначе зачем бы в соборную взяли? Но ведь привели, пригласили. Видать, кое-какие планы имеются. Вот и послушаем, что скажет сей «кормщик», когда вдосталь о своем, хлыстовском, наговорится.

Пока же лучше стать незаметнее. К стеночке отодвинуться, чтоб внимания не привлекать. Может, войдут в раж и обо всем позабудут? В том числе о незваном госте?

Хорошо бы.

Клавдий Симеонович даже вздохнул тихонько.

Он стал протискиваться в сторонку: пролез мимо парня в снежной косоворотке, миновал дрожащего старца в мелового цвета сермяге, проскользнул за спиной молодухи в белом повойнике. Теперь его от стены отделяли двое: рыжий мужичонка с бородой-лопатой, да могутного вида баба в понёве – не клетчатой, как обычно, а светлой, сплошной. Как и все, баба была туго затянута в белый платок.

Клавдий Симеонович попробовал их аккуратненько обойти – не вышло. Попытался пролезть между – того хуже. Мужичонка напружинился, насупил рыжие брови. И словно врос в пол. Как тут пролезешь! А когда Сопов подался назад, дюжая баба шагнула следом и пребольно наступила на ногу. Клавдий Симеонович едва сдержался, чтоб не отвесить ей оплеуху. А баба обернулась, посмотрела насмешливо, да еще и язык высунула.

Вот ведь ракалья!

Правда, глянув на нее, Клавдий Симеонович про обиду забыл. Дело в том, что баба и рыжебородый мужик были просто одно лицо. Удивительное сходство! Наверняка брат с сестрой. Такое нечасто увидишь.

– Ой, святые угодники! – тонко вскрикнула баба в поневе, вскинула вверх руки – и вдруг волчком закружилась на месте. Покружилась-покружилась, да и замерла, подняв лицо к потолку. Глаза закрыты, щеки словно свеклой намазаны. Сейчас она была вылитая Снегурочка, капризом судьбы не растаявшая в жаркой избе.

– Началось, началось… – пронеслось по комнате.

Те, что стояли ближе, жадно вглядывались в девицу, словно чего-то ждали. Другие, поодаль, шеи тянули. И вообще, среди хлыстовской компании пошли шевеление и ропот, весьма контрастные с недавним молчанием – торжественным, почти патетическим. Чувствовалось: что-то произойдет в самом ближайшем времени.