Сергей Зверев - Ненависть и месть

Тем не менее Айзенштоку удавалось снимать все неизбежно возникающие в городских коридорах власти вопросы. Сказывался опыт руководящей работы в торговле и на предприятиях общественного питания, приобретенный Ефимом Наумовичем еще в советские годы.

Да и результаты проверок говорили, что формально к «Жар-птице» придраться не за что.

В общем, дела в «Жар-птице» шли как нельзя лучше, ручьи фальшивой водки быстро превращались в денежные потоки. Ефим Айзеншток, Исаак Копельман, Саша Порожняк и закормленные взятками чинуши потирали руки – синюшная клиентура гужевала от рубля и выше.

Но всему хорошему, как известно, когда-нибудь приходит конец. Коварная судьба-злодейка нанесла удар с той стороны, откуда не ожидали ни Ефим Наумович, ни Исаак Лазаревич, ни Саша Порожняк.

Водочная река неожиданно пересохла. Кое-какой запас в ресторане у Айзенштока еще оставался, но он так стремительно иссякал, что Ефим Наумович забил тревогу.

Приехав в контору Копельмана, он застал Исаака Лазаревича в подавленном состоянии духа.

– Изя, что происходит? – спросил Айзеншток, усаживаясь в кресло в рабочем кабинете директора фирмы «Контур». – Товара не было вчера, товара не было позавчера, его нет-таки уже целую неделю.

– Я знаю. – Уныло подперев подбородок рукой, Копельман смотрел мимо директора «Жар-птицы».

– Нет, вы посмотрите на него – он знает, – дернув плечами, возмутился Айзеншток. – Через час у меня в подсобках останется один запах. Я же не могу работать в таких условиях!

Копельман достал из пачки сигарету «Мальборо» и зачем-то принялся разминать ее толстыми волосатыми пальцами.

– Фима, не кипятись. Мы с тобой оба деловые люди и знаем, что глоткой такие вопросы не решаются.

– А что прикажешь делать? Может, лучше сразу поставить на заднем дворе самогонный аппарат? Или ехать в Москву, втридорога покупать кристалловский товар? Нет уж, Изя, уволь. Мое дело продавать, а ты должен обеспечивать фронт работ.

– Я только что распорядился, – сказал Копельман, щелкая своим золотым «Ронсоном», – тебе привезут товар.

– Когда? Откуда? Я надеюсь, это не сивуха в пятилитровых банках?

– Это наш товар, из «Деда Мазая». Там все равно никакого сбыта.

– Зачем тебе вообще нужен был этот «Мазай»? Гиблое место, за городом, клиентуры никакой. Только деньги потратил.

– И на старуху бывает проруха, – обреченно заметил Исаак Лазаревич. – А может быть, там не все еще потеряно.

– Ну конечно, – скептически прокомментировал Айзеншток. – Скоро наш городок разрастется до размеров Москвы, и «Дед Мазай» окажется в городской черте. Подождать придется каких-нибудь лет семьсот.

– Фима, прекрати, – умоляюще произнес Копельман. – От твоих неизящных шуток у меня скоро заболит голова.

– Нет, вы только послушайте – у меня неизящные шутки. Так я ж не Клара Новикова и даже не Бернард Шоу, чтоб шутить в такие моменты.

– При чем тут Бернард Шоу?

– При том. Скоро наши семьи будут стоять с протянутыми руками у стен синагоги.

– Фима, в нашем городе нет синагоги. Семьдесят лет назад ее взорвали большевики, а на ее месте построили тюрьму.

– На что ты намекаешь, Изя?

– Я ни на что не намекаю, я просто говорю как есть. Синагогу разрушили, а реббе Бунимовича хотели поставить к стенке, но он вовремя уехал в Нью-Йорк.

Айзеншток сдвинул кустистые брови, украшавшие его благообразное, до синевы выбритое лицо.

– Изя, что я слышу? Откуда такие пессимистические настроения? С каких это пор ты собрался бежать в Нью-Йорк?

– Разве я говорил что-нибудь подобное?

– Но я еще не разучился думать. Ты рассказываешь мне за синагогу, за реббе Бунимовича, за Нью-Йорк. Я же не ребенок! И потом, мы давно знакомы.

Исаак Лазаревич обратил на Айзенштока взгляд, полный неизбывной еврейской печали.

– Могу я хоть раз подумать о чем-нибудь хорошем, Фима?

Айзеншток хмыкнул.

– Изя, об этом надо было думать лет семь назад, когда открыли границы.

– Об этом думать никогда не поздно.

– Хорошо. Кто тебе мешал еще тогда, в начале перестройки упаковать чемоданы и ехать в Хайфу?

– Я не хочу в Хайфу.

– Почему?

– Ты что, забыл? Там живет мама моей дорогой супруги. Я здесь не могу справиться с двумя женщинами, а если к ним еще прибавится эта старая перечница, меня быстро упакуют в погребальный саван.

– Хорошо, – согласился Ефим Наумович, – кто мешал тебе ехать в Нью-Йорк?

– У меня была хорошая должность в тресте столовых и ресторанов.