Михаил Нестеров - Тень летучей мыши

Также он мог многое рассказать о линиях визирования, которые он видел иначе, граничном радиолуче, оптическом и радиолокационном поле невидимости. И было неясно, в какой области или дисциплине он больший специалист.

– Маски, – сказал он после непродолжительного молчания. – Почему вас интересует эта дисциплина в контексте увязывания со мной?

Кознов отметил, что связная речь Горохова слегка контрастирует с его внешним видом, как будто он говорит под фонограмму. Пожалуй, он больше смахивал на старшину.

– Мы на своем объекте – а это порядка ста гектаров...

– Да, вы говорили об этом.

– Мы хотим добиться совершенной маскировки объектов, а для этого... что нужно для этого?

Кознов предполагал, что и ему придется отвечать на эти вопросы; он должен услышать их от первоисточника.

– Первое – нельзя нарушать естественный вид местности. Другой вопрос – это мелочи. Зачастую по мелким признакам разведчик выявляет любой замаскированный объект.

С этого момента Кознов не прерывал капитана. Прикрыв глаза и сцепив пальцы, он представлял, что эти слова говорит он, отчего запоминал не только их, но также интонацию капитана. Как только надобность в его объяснениях пропадет, на этом свете останется только один капитан-инструктор Алексей Горохов.

А пока он слушал его.

Ночь, туман или дождь, прочие мерзкие условия для разведки – это благо для тех, кто хочет замаскироваться...

– Ты живешь один? – спросил Кознов, переходя на «ты». И сгладил углы этого перехода, выставляя на стол бутылку ячменного виски. – Стаканы найдутся?

Они выпили. Кознов спросил про соседей. Также его интересовал вопрос, как часто и надолго уезжает Горохов. Он постарался объяснить свое любопытство.

– Тебе простоит собеседование в нашем центре, а значит, дом останется без присмотра. Если, конечно, тебя заинтересует наше предложение.

– Какова перспектива?

– Минимум год. Оклад двадцать две тысячи. Я понимаю, это немного. С другой стороны, двести шестьдесят четыре тысячи на дороге не валяются.

– Это точно. Если не секрет, кто порекомендовал меня?

– Генерал Баскаков.

– Я слышал о нем. Но он-то откуда знает меня?

– Теперь об этом у него не спросишь. Ты не знал? Он умер недавно. Сердечный приступ.

– От виагры?

– Не шути так. Я знал его лично. И еще неизвестно, родному отцу или ему я больше благодарен.

Когда Горохов встал и вышел в туалет, Кознов тихонько прошел в спальню. Вот здесь он убьет капитана Горохова.

Сергей Марковцев впервые видел читающего журнал главу мафиозного клана. Читающего с видом строгого критика.

Султан Узбек читал статью о венгерском писателе Петере Эстерхази. Закончив ее, он снял плюсовые очки и, покусывая дужку, обратился к Марковцеву:

– Знаешь, после десяти лет работы над романом, после выхода книги, уже после смерти отца Эстерхази узнал, что родитель-то его – стукачок.

– В каком смысле?

– В самом прямом. «Дятел». Писал доносы «куда надо». Как думаешь, что сделал венгерский писатель, когда узнал об этом?

– Его отец, говоришь, к этому времени уже был мертв?

– Да. Уже два года.

– Ну, тогда не знаю. А вообще ты лучше меня должен разбираться в вопросах на тему «отцы и дети».

– Ладно, я скажу тебе, что сделал этот венгр. Ни много, ни мало – настрочил другой роман. Документальный. Под названием «Исправленное издание». Говорят, Венгрию эта драма потрясла до основания. Страна рыдала над пожелтевшими страницами доносов. Но самое забавное состоит в том, что Эстерхази в конце своего, как я понимаю, одного большого доноса на своего отца, который был мастером доносов маленьких, написал: «Жизнь моего отца есть прямое (и страшное) доказательство, что человек – существо свободное».

– Султан, у меня к тебе вопрос.

– Задавай, – разрешил Узбек.

– Ты постоянно или время от времени философствуешь?

– Время от времени, – хмуро отозвался Султан. – Я не выношу предательство в любом его проявлении. Лучше убить, чем предать, и лучше умереть, чем предать.

Марковцев так понял, что Султан до сих пор остро переживает убийство своего отца, что сердце его не пересохло. Или же он просто не мог смириться с этой мыслью, а чувства вроде как побоку.

Трудно разобраться в нем. Он разный. О его вспыльчивости могли ходить легенды – если бы он позволил. С другой стороны, легенды могли ходить о его колоссальной терпимости, с которой могла соперничать только его усидчивость. Все это с головой выдавало его неукротимую напористость.