Евгений Сухов - Бриллиантовый крест медвежатника

Арнольд Оскарович слегка зарумянился, но ничего не сказал. Однако было по всему видно, что слышать подобное ему весьма приятно.

– Итак, сколько я вам должен? – спросил Родионов, вынимая из кармана сюртука портмоне.

– Две тысячи.

– Вот вам пять, – протянул часовщику деньги Савелий. – Надеюсь, нужда в деньгах у вас случится не скоро?

– Теперь да, – улыбнулся Арнольд Оскарович. – И… благодарю вас за то, что мне посчастливилось работать с такой знаменитой вещицей, раритетом, так сказать. Если б не вы, мне и потрогать-то ее никто бы не дал.

– Ну что вы, – учтиво заметил Родионов. – Это я должен вас благодарить за ваше исключительное мастерство…

Мамай домчал Савелия до дому с быстротой молнии. А ежели и не молнии, то, верно, быстрее знаменитого московского лихача Степки Кныша, что совершал челночные рейсы от Английского клуба до «Яра» и обратно и был нарасхват у московской знати, имеющей положительное настроение «гульнуть». К счастью, Лизаветы не было дома, и Савелий, достав шкатулку с короной, спрятал ее в надежное место – тайный ящик стола в его кабинете, о котором Лизавета не ведала, а то бы не избежать ему всяких ненужных вопросов. Мамай, пристроив лошадь и коляску, ушел к себе в «девичью», которую занимал по случаю отсутствия дворовых девиц и женской прислуги. Савелий же прошел к себе в кабинет, что был рядом с «девичьей» комнатой и их с Лизаветой спальней, и достал из того же тайного ящичка картонную папку и самопишущую ручку. В папке лежали чистые и исписанные мелким убористым почерком листы; втайне от Лизаветы Савелий вот уже несколько месяцев писал нечто вроде мемуаров – вел записки своей жизни и похождений, начиная с того времени, как только стал себя помнить. Писал он, покуда Мамай не доложил ему, что Лизавета вернулась. Конечно, все бумаги были незамедлительно спрятаны в тайник, а лицу придан достаточно озабоченный вид, дескать, «где ты была, я уже начал изрядно беспокоиться?».

Он вышел из кабинета, прошел в гостиную и остановился, залюбовавшись супругой.

Лизавета только что сняла шляпу с широкими полями, украшенную кружевами и длинными разноцветными перьями, и ее пышные волосы, уложенные волнами Марселя Грато, рассыпались по плечам. Длинное светлое платье с лавиной кружевных оборок казалось воздушным, и точеная фигурка Лизаветы, стоящей против окна, четко вырисовывалась сквозь невесомую материю, совершенно не требуя вмешательства воображения. Она улыбалась, и искорки смеха, прыгающие в ее изумрудных глазах, вот-вот готовы были вырваться веером наружу и произвести в доме настоящий пожар. Впрочем, они уже вызвали пожар внутри Савелия.

– Нимфа, – только и сумел промолвить он, подхватывая Лизавету на руки.

Савелий проснулся от непонятного грохота в «девичьей» комнате. Вернее, не проснулся, а перешел в промежуточное состояние между сном и явью. А потом какая-то неведомая сила сдавила ему грудь, и стало трудно дышать. И он проснулся окончательно.

– Тихо, не рыпайся, – услышал он возле самого уха и увидел в свете наступающего утра направленный на него ствол револьвера. Рывком повернув голову в сторону Лизаветы, он столкнулся с ее наполненным ужасом взглядом. Рот ее закрывала ладонь налетчика в маске, что навалился всем телом на Савелия и держал перед его лицом револьвер со взведенным курком.

– Спокойно, – прошептал ей Савелий и прикрыл на мгновение глаза. – Все будет хорошо.

– Действительно, все может быть хорошо, – раздался из глубины спальни знакомый Савелию голос, и к кровати, двигая перед собой кресло, подошел Берк Гендлер. – Конечно, ежели мы, так сказать, с вами поладим.

Он остановился, обошел кресло и сел, перекинув ногу за ногу. Взгляд Гендлера был невозмутим и холоден, как зрачок револьверного ствола.

– Скажите своей супруге, чтобы вела себя спокойно, – негромко сказал он. – Иначе нам придется ее успокоить.

Савелий снова посмотрел на Лизавету и кивнул.

– Руку уберите, – глухо сказала она.

Человек в маске обернулся к Гендлеру, как бы спрашивая разрешения, и тот согласно кивнул:

– Убери. Она не будет кричать. Тем более что уже некому.

– Что вы сделали с Мамаем? – холодея от страшной догадки, спросил Савелий.

– С Мамаем? – слегка поднял брови Гендлер. – Его убили. В Крыму, в одна тысяча триста восьмидесятом году. Разумеется, не мы. А что касается вашего слуги, то мы поступили с ним, как поступают дорожащие своей жизнью люди, когда на них бросаются с дикой рожей и финским ножом. Если же вы требуете уточнений, – американец с недоброй насмешкой посмотрел в глаза Савелию, – а я вижу, что вы их требуете, то извольте: его зарезали. Мы. Его же ножом. Мы удовлетворили ваше любопытство?