Евгений Сухов - Бриллиантовый крест медвежатника

Обстановку дополняли дубовый стол с мощными ножками-лапами, кресла с кожаными подушками и два кожаных же канапе с пуховыми тюфяками, на одном из коих восседала дородная дама более чем средних лет и пристально посматривала на непрошеных гостей.

– Честь имею представиться, – обратился к ней Михаил Васильевич, – подполковник Прогнаевский, Михаил Васильевич. Прибыл к вам по предписанию господина губернатора, как лицо официальное, для инспекторской проверки.

При последних словах Шамиха вскинула брови и ожгла взглядом подполковника так, что, не будь у него мундира, в его теле, верно, образовались бы две аккуратные дырочки.

– А это, разрешите вам представить, – сделав жест рукой в сторону своего помощника, продолжал как ни в чем не бывало Прогнаевский, – ротмистр Викентьев и господин Зудов, крестьянин села Большие Кабаны, коего вы, верно, помните, потому как он не так давно…

– Да, я его знаю, – резко перебила Михаила Васильевича Шамиха, недобро глянув на Зудова. – Он мне печь перекладывал, шельмец. Так ведь дымит печь-то!

Шамиха снова зыркнула глазами на Зудова, и он, собравшийся было возразить насчет печи, что, дескать, быть того не может, «и до вас-де, барыня, никто и никогда доселе на поклажу мною печи не жалился», только булькнул горлом и затих.

– Разрешите присесть? – спросил Прогнаевский и, не дожидаясь запоздалого кивка хозяйки, сел в кожаное кресло.

– Чем обязана? – сухо спросила Шамиха, нарочно не замечая, что двое других гостей остались стоять.

– Мы, собственно, вот по какому вопросу, – начал было Михаил Васильевич, но его перебила Шамиха.

– Известно, по какому вы вопросу, – зло сказала она, глядя на его серебряные эполеты. – Опять небось какие-нибудь гонения на нас хотите учинить? Так не надейтесь, не выйдет. Государь император строго-настрого приказал никаких поползновений на раскольничью веру не допускать, на то и указ у него имеется специальный. Не думайте, мы все знаем…

– Помилуйте, сударыня, – приятно улыбнулся Прогнаевский Аграфене Хрисанфовне. – Никаких гонений на веру вашу мы учинять, как вы изволили выразиться, не собираемся. Да и указы государя императора мы, несомненно, блюдем и беспрекословно выполняем. У нас к вам другое дело.

– Какое? – быстро спросила Шамиха, вперив свои круглые глазенки в лицо Михаила Васильевича.

– Мы бы хотели осмотреть ваш дом на предмет… противупожарной безопасности, – сделал серьезное лицо Прогнаевский. – Хозяйство у вас большое, лето стоит весьма жаркое, так что, сами понимаете, всякое может случиться. И предупредительные меры на случай пожара будут весьма не лишними.

– А что, теперь вместо пожарных поручиков жандармские подполковники печи да дымоходы досматривают? – с большой язвой в голосе спросила Аграфена Хрисанфовна, выказав большое знание военных чинов.

– Нет, вовсе нет, – с улыбкой заверил ее Михаил Васильевич. – К какой-нибудь даме крестьянского или мещанского звания, возможно, прислали бы и поручика или даже кого из нижних чинов. Но из уважения к вам, – Прогнаевский учтиво привстал с кресла и наклонил голову, – и вашему покойному мужу, царствие ему небесное, сделавшему так много благих дел для нашего города, господин губернатор просил проинспектировать ваш дом на предмет противупожарной безопасности именно меня.

– Что ж, – немного потеплел взгляд Шамихи, – с чего вы хотите начать?

– С печи, – ответил Михаил Васильевич. – Вы знакомы с предписанием господина губернатора не топить в этом месяце бани и домовые печи?

– Читала в газетах, – буркнула Аграфена Хрисанфовна.

– А вы намерены следовать сему предписанию? – строго спросил Прогнаевский.

– А куда деваться? – вопросом на вопрос ответила купчиха и поднялась с канапе. – Пойдемте, что ли?

Богато жила Шамиха. Паркеты орехового и сандалового дерева, хрустальная люстра на двести свечей в большой зале, мебеля из черного и красного дерева, штофные обои, персидские ковры ручной работы, каковых не было и в губернаторском дворце. Прогнаевский с ротмистром ходили с деловым видом, проверяли дымоходы, заглянули даже в печь, которая действительно давно не топилась, а Ефим Зудов плелся в самом конце процессии, и его настроение портилось и делалось сквернее с каждым шагом. Ему, похоже, страсть как хотелось жить вот так же: ходить щеголем по начищенным паркетам, кушать на серебре, пить из хрусталя и не дуть в ус. Он, конечно, понимал, что подобного ему никогда не иметь, посему и чувствовал себя обделенным и ущербным.