Дмитрий Вернидуб - Полынь и порох

– Думаю, часа три, не меньше, да там около часа. В общем, если не дождетесь – улетайте.

– Я рассвета дождусь, если тихо будет. Ночью лететь – полное самоубийство. По крайней мере я в жизни только один раз пробовал, и больше не хочется. Если что, пулемет для вас припрятать?

– Нет, не надо, – Барашков замотал головой, – он добровольцам нужен, а нам теперь обуза. Там у меня еще две бомбы остались. С ними ничего делать не надо, просто кидаете, и все.

Тайник находился в фундаменте одного из заколоченных домов при выходе на станцию. С тылу дома проходил узкий переулочек, где три идущих в ряд человека помещались с трудом. Один из кирпичей вынимался. Чтобы долго не искать, отсчитывая нужный от угла ряд, Мельников, еще до их ухода в Ростов, испачкал стену смолой на уровне своего роста.

Лунным вечером два обычных паренька, шедших по деревенской улице спокойным прогулочным шагом, нырнули в переулочек. У выхода с другой стороны они остановились, чтобы прикурить. Дул ветерок, и один из спутников прикрыл чиркающего спичкой товарища полой полупальто. На самом деле Алексей, делая вид, что спички отсырели, читал найденную за кирпичом записку. Вынырнув из-под полы с горящей самокруткой, Лиходедов, еле сдерживая шепот, выдохнул клуб дыма в лицо Барашкову:

– Они нашли груз! Он здесь, в Берданосовке!

– Тише! – Вениамин нервно оглянулся. – Теперь куда?

– В буфет!

Алешкин ответ прозвучал столь неожиданно, что Барашков даже переспросил:

– Куда-куда?

– В буфет при станции. Помнишь, куда Журавлев ходил?

В небольшом помещении скопилось довольно много народу. В основном любители выпивки из ближайшей округи. В дальнем углу на сидячих местах расположились четверо пожилых солдат с красными повязками и винтовками – видимо, патруль при станции, двое железнодорожников, да баба с мужиком. Остальные, с виду станичные, кучками стояли вдоль пристенных столиков, неторопливо переговариваясь и пуская махорочный дым. За стойкой среди графинов и грязных пивных кружек пыхтел краснолицый буфетчик Митрофан, попутно что-то объясняя еще одному посетителю, видимо, завсегдатаю, прихлебывавшему пиво прямо у прилавка.

Разговор, по всей видимости, шел о ценах на уголь, взлетевших из-за того, что почти все шахтеры записались в красную гвардию. Митрофан возмущался «форменным беспорядком» и клял проклятую разруху на чем свет стоит, объясняя, что «каждый должен заниматься своим делом». Вредные речи ни у кого, в том числе и у пивших белую красногвардейцев, возражений не вызывали. Буфетное сообщество напоминало скорее клуб, где все заранее соглашались с правом на точку зрения другого.

Стоявший у стойки обернулся. Это был Журавлев.

– Привет рабочему классу! – весело провозгласил бывший студент Донполитеха таким тоном, как будто он не видел вошедших с прошлого вечера.

Лиходедов и Барашков, подыгрывая товарищу, весело поздоровались и тоже взяли по кружке.

– Откуда «Московское»? А тарань найдется? – поинтересовался у буфетчика Вениамин.

На что тот радостно разразился повествованием о добывании двух бочек «живительной влаги» у интенданта с какого-то поезда. Митрофан дал в обмен несколько ведер картошки.

За время их отсутствия у общительного буфетчика потихоньку появилась целая плеяда поставщиков-менял с проходящих составов и эшелонов, кое-как ползающих по занятой красными территории. Все это было только на руку партизанам. Они всерьез задумались над тем, как использовать большевистских начпродов-шкурников в интересах дела.

– Мы скоро у вас оптовую закупку провизии сделаем, для путевых бригад, – подмигнул Митрофану Лиходедов. – Ну там, картошку, сальцо, хлеб, водочку, и еще чего найдется. К тому же вскоре лошади понадобятся – тоже арендуем. Подумайте.

Буфетчик, обрадованный новым, сулящим барыши знакомством, обещал поразмыслить и представить подробный список своих возможностей.

«Искусственная пропасть, созданная большевистской пропагандой между стариками и фронтовиками, а также между офицерами и казачьей массой, стала постепенно уменьшаться. Офицеры в станицах делались предметом особого уважения, и казаки начинали с надеждой смотреть на них, сознавая, что в назревавшей борьбе с большевиками они сыграют первенствующую роль. Видно было, что революционный угар рассеивается. В казачестве росло единение, а вместе с ним недовольство новой властью. Рабочее-крестьянская власть уже ясно сознавала шаткость своего положения в Донской области. Ненависть к большевикам особенно возросла, когда „Областной съезд советов” в Ростове вынес среди прочих постановлений и решение о „национализации” всей области. Казаков на этом „съезде” почти не было. Когда решение „съезда” стало известным на местах, оно всюду вызвало бурю протеста».