Борис Бабкин: Убить людоеда

– Значит, живой остался, – проворчал отец беглеца. Стоящая у двери женщина всхлипнула. – А ты не разводи влагу-то, Тамарка, жив Ванька, и то хорошо.

– Да чего ж хорошего-то? – ответила она. – Как зверя его ловят. А ведь это ты его таким сделал, Афанасий, когда его в интернат…

– Цыц, баба! Какой есть, такой и есть. Сама знаешь, что не виновен он ни в первый раз был, когда ему год за сынков директора прииска и начальника милиции дали, и сейчас ни за хрен срок получил. Все говорили, что Торовы сами на него бросились по пьяному делу. Но они менты, а значит, правды там никакой нету. Сбег он сама знаешь почему. Натка, эта лисица бешеная, кукушка, едрена вошь!.. Вот Ванька и решил что-то для дитя сделать, иначе на кой хрен он убег бы?…

– А мы что, – всхлипнула женщина, – чужие али злыдни какие? Неужто не…

– Сам желает удостовериться, – перебил ее муж, – или этой шалаве башку свертеть. Наша кровь, деновская.

– И чего ж ты так доволен-то? – рассердилась она. – Сына потеряли.

– Цыц, баба, – привычно одернул ее Афанасий и посмотрел на допивавшего чай небритого. – Вот что, Егор, возьми-ка кого-нибудь в спутники и отправляйся в те места, в район Чистой воды, к избушке. Ванька должен там объявиться. Помнишь, два года назад ходили за оленями к Якуту?

– Помню, Афанасий Семенович, – кивнул Егор. – С собой возьму Сашку Латыша, он мужик нормальный.

– Тамара, – приказал Афанасий, – снаряди мужиков. И что-то из одежки для Ваньки дай. Денег, сколь имеется. И ружьишко ему там оставьте. Но ежели кто прознает, – старик ухватил Егора за ворот и поддернул его к себе, – я тебе внутренности выверну и жрать заставлю.

– Ну это ты зря, Афанасий Семенович, – обиделся мужик. – Неуж я такой…

– Уходи, как и заявился, чтоб не заприметили тебя…

– Не тревожься, Афанасий Семеныч, – усмехнулся Егор. – Я словно невидимка. Вот бы шапку такую достать. Не жизнь, а малина сплошная была бы, – вздохнул он и мечтательно улыбнулся. – Это ж к какой хошь бабе заглянуть можно…

– Цыц! Мужик уже, а как недоразвитый балабонишь. Пора и своих детей иметь.

– Да я что, супротив, что ли? Но нет такой, которая бы меня до себя допустила.

– Цыц! Жди, пока Тамара не соберет все, и как стемнеет, отправляйся…

– А тут вы не правы, Афанасий Семенович. При сумерках и менты глазастее, и приборы разные, чтоб ночью видеть. Помните, у одного нового русского, он весной заезжал за проводником, ружьишко десятизарядное было? Винтарь и прибор на нем ночью – как днем через него видно.

– Тоже верно. Пошибче давай, Тамара, чтоб засветло ушли… Держись уж, сынок, коль такую жизнь себе выбрал, и не забывай главную заповедь тайги.

Тайга

– Ну вот и добрались, – положив человека на пол, прохрипел бородач. – Сейчас печурку протопим, и тепло станет. Чайку сделаем с травкой. Согреет лучше меда и хворь выгонит, так дед говорил. И не врал… – Он подошел к куче сухих дров в углу. – А ведь здесь был кто-то, припасы забрал. Но чужой наткнуться не смог бы, значит, кто-то из своих. Черт бы их побрал! – Он выматерился. Открыл дверцу обложенной кирпичом печки и стал расщеплять полено. Сняв рукавицы, подул на пальцы. Растер их о стоящие у стены валенки. Положил щепки в печку и вытащил замотанную в целлофан спичечную коробку. – Конечно, не скоро нагреется… – Он протянул ладони к набирающему силу огню. Потом взял стоявший на печке чайник. Заглянул и снова выругался. – Кто ж так воду оставляет?! – Он поставил чайник на печку. Лежащий на полу человек шевельнулся и хрипло застонал. – Сейчас!.. – Бородач переложил его на топчан у стены. – Ты извини, что я болтаю, не говорил уже давно ни с кем, вот и выговариваюсь. – Сняв с лежащего натянутую на пуховый платок заячью шапку, он осторожно начал снимать с него платок. Человек хрипловато застонал. – Сейчас… Хорошо, что мороз не стеганул, – бормотал он, прикладывая к окровавленному пятну на платке горсть снега, – иначе хана бы. – Подержав некоторое время ладонь на кровавом пятне, снял платок. – Да ничего страшного, – осмотрев припухлость чуть выше правого виска, кивнул он. – Конечно, лучше бы тебя коновалу показать, то есть лепиле, – он усмехнулся, – короче, врачу. Все-таки уже пятнадцать дней ты без движения. Точнее, неделю шла, а дней пять я тебя тащил. А твой муженек, сука, – он криво улыбнулся, – вроде на пользу пошел.

– Маша, доченька, – вдруг простонала женщина.

– Вот и голос прорезался! – бородач отошел к печке и снял чайник, вылил растаявшую воду и, открыв дверь, черпанул чайником снег. – Метет, – пробормотал он. – И надолго, видно, непогода установилась. – Он поставил чайник на печку и подбросил в нее несколько полешек. – Через часик тепло будет, – взглянул он на женщину. – И тогда я тебя осмотрю. Ты, видно, барышня, из этих вумен будешь. А тут у нас что? – Он подошел к накрытому куском брезента ящику, и, откинув его, поднял обитую железом крышку. – Жить будешь. – Он вытащил банку тушенки и пакет. Из пакета на грубо сколоченный столик выложил печенье, несколько кусков сахара, соль в банке из-под майонеза, кулек с макаронами и пакетик горохового супа. – Протянешь. Думаю, батька догадается прислать кого-нибудь. Приучил ты меня с голоду не умирать, но, если честно сказать, воротит. Вроде и ничего, есть можно, но… – Не договорив, он выругался. – Хотя ведь это жизнь спасло. Не нарушу я главный закон тайги.