Алексей Свиридов - Разорванное небо

– Та-а-а-к, – протянул Дед. – Похоже, что это начало. В смысле – начало конца.

Настроение в этот и последующие дни было под стать погоде. Тоже осеннее. С ночи небо затягивало неопрятной клочковатой хмарью. Вяло крутясь и перемешиваясь, она ползла над головами людей, цепляясь за самые высокие вершины. При взгляде на нее появлялось труднопреодолимое желание влезть в кабину, подняться в воздух и, поставив машину на хвост, показать земле раскаленные жерла сопел, обдать ее громом и, почти не помогая себе крыльями, на одной форсажной, превышающей его вес тяге свечой пронзить всю эту неопрятную пакость. Пронзить и вырваться к солнцу…

Но, по правде говоря, дело было не только в погоде. Корсара тревожили предчувствия, догадки, тревожило затишье. Что-то готовилось, назревало, что-то должно было произойти. Что-то непосредственно касающееся их.

Куда только подевался его обычный оптимизм? Когда его сбили, когда шастал по горам голодный, не унывал, почему же сейчас? Почему. В каменной норе можно укрыться от непогоды, но не от ощущения чего-то надвигающегося… Дед, конечно, слишком пессимистичен, но, похоже, размышлял Корсар, он прав.

«Дело не в том, сколь силен враг. Очень силен, и что с того? Крови мы им попортили, приятно вспомнить. И еще. Бог даст, попортим». Что-то в молодом летчике надломилось, что-то мешало ему жить, какая-то обреченность. Но дело было не в нем самом. Его тревожила судьба маленького гордого народа. Он понял, наконец, что сербы готовятся умереть. Умереть, но уже не победить. «А мы? Мы что, чужие на этой войне? Чужие ли?» Корсар сделал над собой усилие и попытался проанализировать в деталях сложившуюся ситуацию, мысленно представить себе всю картину. Итак, у них задействованы четыре группы. Три русские, одна сербская. Шестнадцать человек. Было шестнадцать. Четверо погибли (хорошо еще. Казак объявился), один пропал без вести, трое вместе с Хомяком умотали домой. И, между прочим, летчики что надо, из лучших.

Впрочем, этого следовало ожидать. Хомяк, так тот и не скрывал, что, если оплату задержат – только его и видели. И понять его можно. Семья, дети… Да и формально он прав: контракт есть контракт, условия должны выполняться. Может, последовать его примеру? Крысы бегут с корабля? Нет, так тоже нельзя. Придется пораскинуть мозгами и решить, что делать сейчас с тем, что в наличии. То есть с ополовиненным личным составом и с подавляющим превосходством противника.

Перечень неблагоприятных обстоятельств грозил растянуться до бесконечности, но Корсар знал, что пока ему есть на чем здесь летать, пока он в состоянии садиться в кресло пилота, ничто не заставит его паковать чемоданы. Он сделает все возможное и невозможное. Как сербы из четвертой эскадрильи. И подготовка у них была так себе, и обеспечения никакого – всего-то один раз смогли в воздух подняться, – а вон чего учудили. Шелангер прямо светился, когда рассказывал. Да что Шелангер, весь сербский персонал на базе два дня только об этом и говорил. Кабы еще эти четверо живы остались… Отличные, верно, были ребята. Сумели распорядиться той сдачей, что оказалась у них на руках. Главным козырем в ней стали их собственные жизни…

Уже не первый раз Корсар размышлял об этой четверке и их отчаянном рейде. Чем дальше, тем больше его смущала неестественная тишина в мировой прессе вокруг этого события. После жертвенной атаки сербского звена они с Казаком не упускали случая уткнуться в экран. Спутниковая антенна на крыше давала богатый выбор каналов, но даже всемогущая Си-эн-эн как в рот воды набрала. Одни турки как-то невнятно и вскользь высказались о сербских атаках флота «коалиции», и все. Никаких тебе воплей, никаких соболезнований и истерик! Каким же должно быть давление, чтобы замолчать ТАКОЕ! Кто способен заткнуть рот «свободной» прессе и какова его цель? Что за «акции возмездия» готовятся сейчас в этой тишине? Самое обидное, что и дома молчат. Не хотят лишний раз привлекать внимания к своему участию в том, из-за чего американцам впору объявлять национальный траур? Но про сбитый-то АВАКС должны были сказать, черт побери!

Корсар помассировал виски и тяжело задумался. Во время ужина Дед с Казаком попробовали с ним заговорить, но, быстро убедившись, что тот их попросту не слышит, переглянулись и оставили его в покое. А Корсар, съев все и не заметив вкуса, вернулся к себе и нервно заходил по комнате. К этому времени его раздумья приняли конкретный характер, а тактическое воображение настолько разыгралось, что сидеть в бездействии он больше не мог. Неожиданно он остановился, резко выдохнул и встряхнулся, словно приходя в себя. Он должен был что-нибудь предпринять. Прямо сейчас.