Давид Гроссман - Кто-то,с кем можно бежать

- Шели, не обижайся. Мне нужно время.

- Take your time, baby, мы здесь надолго. По-моему, на всю жизнь.

Тамар, которая начала расстилать одеяло на своём матраце, остановилась:

- Почему, на всю жизнь?

Шели легла на свою кровать, закурила и положила ноги на маленькую железную лестницу у края кровати.

- Почему? Почему? – Шели вытянула губы к потолку, изрытому трещинами вдоль и поперёк. – Радиослушательница Тамар из Иерусалима спрашивает "почему"? А, в самом деле, почему? Почему моя мама в возрасте сорока пяти лет решила выйти замуж за этого отвратительного типа? И почему мой настоящий папа умер, когда мне было семь? Красиво это? И почему клопы любят жить в матрацах? – сказала она и стукнула себя по загорелому бедру.

- Нет, правда? – сказала Тамар и приблизилась к её кровати. – Почему... почему ты сказала, что это на всю жизнь?

- Боишься, да? – тихо сказала Шели с жалостью. – Ничего, все так сначала. Я тоже. Думают, что пришли сюда на недельку-другую. Как в лагерь, блин. Лагерь для творческой молодёжи. Все хорошие детки, которые слегка убежали от фартука мамочки. Потом остаются. И остаются, и остаются, и даже, если убегают – в конце возвращаются. Оно затягивает, это дело, трудно объяснить тому, кто только пришёл. Это как кошмар, из которого невозможно вырваться.

Тамар отошла и села на свою кровать.

- Не завидую тебе, - сказала Шели и села, раскинув ноги, - ты ещё в той стадии, когда больно. Когда скучают. Когда вдруг какой-то запах в воздухе заставляет вспомнить яичницу-глазунью, которую готовила мама, с тонко порезанным салатом сбоку, верно?

Тамар склонила голову. Для неё это был не салат. Когда в последний раз её мама стояла на кухне? Когда в последний раз она произносила фразу, которую Тамар не могла заранее предугадать, и которая не звучала до этого в какой-нибудь телевизионной семейной драме? Когда она вообще былатам, была по-настоящему, без её оболочки жалости к себе, не сетуя каждым выражением и жестом на свою судьбу, которая привела её в эту семью, когда прямо настаивала на своём мнении перед Тамар, перед отцом Тамар, и когда, чёрт возьми, действительно была мамойдля "всех этих Тамарок", как она называла их с милым искусственным вздохом, да, да, всех этих Тамарок, стремящихся друг к другу и вечно ссорящихся? Но вдруг, без всякой подготовки, её пробрала неожиданная тоска по папе и на одну минуту, совершенно против её воли - у неё ещё есть к нему длинный счёт – она снова оказалась на их ночных прогулках, только она и он, быстро шагая в молчании, час, полтора, много времени требовалось ему, чтобы, наконец, решиться немного счистить ради неё свою ребяческую кожуру гордости, свою непрямоту, и прекратить, наконец, дразнить её и прерывать каждое её предложение саркастическими замечаниями, и лишь тогда она на мгновение ока встречалась с человеком, которого он хоронил в себе глубоко-глубоко, жестоко и методично; и вдруг вспомнила, как однажды, год назад, не больше, он рукой остановил её прежде, чем войти в дом, и поспешно сказал: "Говорить с тобой, всё равно, что говорить с мужчиной", и она знала, что в его устах это самый большой комплимент, и удержалась от вопроса, почему, собственно, у него нет ни одного друга, мужчины, чтобы изливать ему душу.

- Я это уже, слава Богу, прошла, - сказала Шели очень издалека, - я их вычеркнула совершенно. Обоих. По мне так пускай хоть умрут. Я теперь сама себе мама и папа. А что, я целое родительское собрание! – Снова откинула голову назад и запустила в воздух колокольчики своего смеха, но они прозвучали слишком громко. Она нервно порылась в одном из своих рюкзаков и вынула новую пачку Мальборо.

- Тебе сигарета не мешает?

- Нет. А тебе собака не мешает?

- Почему мешает? Динка её зовут? Пусть будет Динка. Это не как кот Алисы в стране чудес?

Тамар улыбнулась:

- Ты второй человек в мире, который догадался. – Первым был, конечно, Идан.

- Не смотри на меня так, - сказала Шели, - я, если бы сдавала в этом году на аттестат, наверняка бы расширила литературу. – Она вытянула губы в сторону собаки: - Иди сюда Динка, - Динка встала и подошла к ней, как будто годами знала её, - иди к маме, и к маминой маме, и к маминому папе...- она закурила, выдохнула дым в сторону углом рта. – Какие у неё глаза... – прошептала она, - она всё понимает. – И вдруг зарылась лицом в собачью шерсть, и долгие минуты в комнате не было никакого движения, только плечи Шели слегка дрожали. Динка стояла. Красивая и благородная, она смотрела вперёд. Тамар перевела взгляд на окно. Косые потоки света проникали сквозь порванные сетки. Тысячи пылинок непрерывно поднимались в них. Шели развернулась на кровати, уселась спиной к комнате.