Валерий Горшков - Принц воров

На второй день совместного пребывания в квартире со Светой Херувим не выдержал и сделал ей предложение, от которого она, по его мнению, не могла отказаться. Побледневшая Светлана молча ушла в комнату, унося Леньку на руках, и до самого утра сидела там, боясь показаться Херувиму на глаза. На следующий день бандит не выдержал и, понимая, что уговоры в этом деле пособники плохие, выбрал момент, когда Мямля в очередной раз заснул на диване, зашел в кухню и прижал Свету к стене.

— Ну, что ты ломаешься, цаца? Давай сделаем все по-быстрому, никто и не узнает… — хрипел он, удерживая рвущуюся из его рук женщину. — Что ты ломаешься, сучка?.. У меня бабы три месяца не было благодаря твоему тестю… Давай, давай, не ломайся, а то ненароком дойки попорчу…

Когда стало ясно, что насилие неотвратимо, Светлана схватила со стола недопитую бандитами с ночи бутылку водки и с размаху врезала ею по голове Херувима.

Но этого хватило лишь на то, чтобы тот отшатнулся и сделал шаг назад. Глаза его налились кровью, и он, уже потеряв над собой всякий контроль, если таковой еще сдерживал его, ударил женщину по щеке. Света отлетела в угол, бандит повалил ее на пол и, лихорадочно задирая на ней юбку, одной рукой шарил у находящейся в прострации женщины между ног, второй торопливо расстегивал ширинку…

Если бы не вовремя проснувшийся Мямля, если бы не его крепкая рука, взявшая Херувима за шиворот, то нет никаких сомнений в том, что Херувим нарушил бы приказ Червонца беречь женщину с ребенком и не причинять ей никаких неудобств. Оправдываясь перед Мямлей, пообещавшим сдать Херувима Червонцу, несостоявшийся насильник показывал на сидящую на диване Свету с ребенком, на ее распухшую щеку и в чудовищном напряжении, которое ему так и не удалось снять, брызгал слюной перед собой:

— Неудобств, бля!.. Это ей-то неудобств?! Да она до сих пор под кайфом находилась бы, если бы дала! Сука вертлявая. Ни себе, ни людям!..

Вечером пришел Червонец. Как ни старалась Света скрыть проступивший синяк на скуле, как ни старалась уберечь себя и ребенка от очередных потрясений, сделать это ей не удалось. Оглядев женщину с ног до головы, Червонец вышел в комнату и коротко спросил: «Кто?»

И уже через секунду она услышала звук чвакающего, мощного удара, после которого кто-то — скорее всего Херувим, если судить по вскрику — полетел в угол комнаты, собирая за собой всю мебель.

— Тварь тупая, — спокойно констатировал Червонец, и Света, сидя на кухне и баюкая Леньку, вздрагивала от каждого звука и слова, — ты хочешь запоганить мне все дело? Я для тебя, лось сохатый, повторяю еще раз: бабу с пацаном не трогать! Бабу с пацаном охранять! Если кто-то из них будет плохо выглядеть или иметь дурное настроение, я вырву вам обоим яйца и скормлю собакам!..

Полагая, что его не слышали, Червонец зашел на кухню и галантно сообщил:

— Вас больше не тронут, я обещаю.

И оказался прав. Ее больше действительно не обижали. За все две недели, что она находилась с этими двумя головорезами, Светлана больше не чувствовала того страха, что заполз ей в душу в первый же день водворения в эту квартиру. Но липкие взгляды Херувима, заползающие ей то под юбку, то в разрез платья, она ощущала всякий раз, когда мерзавец находился рядом. А рядом он находился всегда.

Однажды ночью, это случилось на пятый или шестой день пребывания в заточении, слабый, еще не сформировавшийся желудок Леньки не выдержал и начал давать сбои. Привыкший к грудному молоку и теперь лишенный его, он испытывал стресс и заходился в плаче, раздражая бандитов.

— Да заткни ты ему пасть! — визжал никак не могущий уснуть Херувим. — Что за мать такая, что послед свой усыпить не может?!

Объяснять причину пропажи молока и беспокойства ребенка моральному уроду Света не старалась, ей хватало забот и без этого, более того, теперь она могла беспрепятственно дерзить, зная, что защищена влиятельным покровителем. Понимая, что такое покровительство лишь вынужденная мера со стороны Червонца и не исключено, что этот покровитель в любой вечер может зайти в квартиру и сообщить своим отморозкам, что те могут делать с женщиной все, что хотят, Светлана, тем не менее, держалась мужественно и даже позволяла себе ироничные выпады в сторону своих охранников. Сейчас же ей было не до иронии, и, терзаясь от того, как мучается голодный ребенок, она закричала страшно, как только может закричать мать, ребенку которого угрожает опасность:

— Сволочи!.. Ребенок вам спать не дает! А ты подумал, скотина, что ребенку есть надо, а у меня из-за вас, гадов, все молоко пропало?! Ему молока нужно, молока!