Валерий Горшков - Принц воров

Почувствовав короткий тычок в бок, Ярослав мгновенно вышел из забытья, однако глаз не открыл и даже изобразил на своем лице глупую мину глубоко спящего, находящегося в прострации человека. Не нужно просыпаться от каждого движения рядом, пусть даже после тычка в бок, пусть никто из этих двоих не знает, что Корсак устал не настолько, чтобы не обдумывать иные мысли, кроме мыслей о семье.

После ухода последнего бандита Червонец вдруг засобирался и велел собираться и Крюку с Корсаком.

— А я уже думал, что ты решишь заночевать здесь, — ехидно сказал Ярослав. — Думал, допуская, что тебя сдадут свои же, решил все-таки остаться и дождаться приезда НКВД.

Червонец в ответ промолчал. Крюк проверил обоймы в «ТТ» и «вальтере» и кивнул Корсаку: «Подъем!»

Идти темной улицей пришлось недолго. Пройдя всего один квартал, они свернули в какой-то двор-колодец, причем Слава даже не рассмотрел номер дома, написанный углем на стене. Сейчас он точно не знал, где находится. Лебяжья канавка была ему знакома. Неподалеку он впервые в жизни получил ножевое ранение в живот от уличной босоты, здесь же несколько раз дрался. Не у того дома, конечно, где сейчас оставались лежать Нетопырь с Вагоном, чуть дальше, но сама улица чужой ему не казалась. Бесчисленные повороты на протяжении короткого пути и короткие перебежки, сбивающие ориентацию, привели к тому, что Ярослав совершенно перестал ориентироваться. Он даже не мог сейчас с уверенностью сказать, где находится Сенатская площадь — ориентир любого питерца, выбравшегося из подземного кабачка, коих в послевоенном Ленинграде развелись сотни и находящегося в решительно нетрезвом состоянии.

Так же молча, как и шли — Червонец чуть впереди, Корсак с Крюком чуть поодаль, — они вошли в «колодец» и тотчас утонули в подъезде, хищно приоткрывшем свою пасть…

После второго тычка Ярослав решил «проснуться». Во всем нужно знать меру. Картина, представшая взору, его немного удивила. В коридоре, между комнатой и кухней, стоял Червонец и осматривал свое оружие — «маузер» и традиционный для бандитов всех мастей «ТТ». Рядом со Славой стоял Крюк. Он-то и будил его, не беря на себя труд делать это корректно.

Опять сборы?

— Сейчас я уйду, пан Домбровский, и вернусь к пяти часам утра, — глухо сообщил, не глядя на собеседника, Червонец. — С тобой останется Крюк. Я мог бы, конечно, не будить тебя. Тем более что почему-то уверен в твоем благоразумии. Есть у меня на то основания — верить тому, что ты будешь вести себя, не разочаровывая меня. Он наконец-то разобрался с оружием и прошел в комнату. — Но, поскольку я точно знаю, чья кровь течет в тебе, я решил поговорить с тобой.

— Я не должен губить дело, которое принесет всем, в том числе и мне, пользу, — зевая и выворачивая при этом челюсти так, что они хрустнули, буркнул Корсак. — В противном случае я не увижу своей жены и сына. Я знаю это, Червонец, ты мог мне и не говорить бы. Тем более в пятидесятый раз за эти две недели. Или ты хочешь сообщить мне что-нибудь новое?

Червонец нервно рассмеялся и сел на кровать рядом с Ярославом.

— Ничего нового. Сына на вилы, бабу — на круг. Так и будет, если я приду, а Крюк будет мертв, тебя же здесь не окажется. Так будет, если я вернусь, и вас здесь не окажется обоих. Словом, паныч… оставайся умным человеком. Начато большое дело. Я тебе скажу больше — я очень рассчитываю на тебя. Если бы мы работали вместе, я бы гарантировал тебе переезд не в грязную Речь Посполитую, а в Штаты. И там мы бы работали вместе. И было бы промеж нами полное доверие и понимание! Но ты ведь… откажешься, верно?

— Я откажусь только по одной причине. Нельзя требовать от человека полного доверия и понимания, грозя кинуть его сына на вилы, а жену опозорить. Ты моральный урод, Червонец. Тем не менее я клянусь тебе, что не совершу ничего против твоей воли. У меня минимум шесть свидетелей того, что ты дал слово и до сих пор не сдержал его. Но я забуду об этом, если послезавтра закончится твое мероприятие и ты вернешь мне семью, деньги и паспорта. Границу я перейду сам. Не тебе помогать мне в этом. И ты знаешь, почему я говорю это сейчас свободно, не боясь, что ты посадишь меня на перо, избежав огласки о себе как о человеке, которому нельзя верить?

— Ну-ка? — монолог сына Святого заинтересовал Червонца.

— Потому что ты отпустил на волю шестерых, трое из которых послезавтра не выйдут к назначенному месту. И этих троих, то есть свидетелей того, как ты дал слово, но не сдержал, тебе придется ох как поискать! Если же их слотошит НКВД, то, считай, все пропало. Эти трое окажутся в камерах, а тюремное радио разнесет молву далеко-далече! Вот так, фуфлыжник. Так, кажется, у вас называются типы, давшие слово и не сдержавшие его?