Валерий Горшков - Принц воров

— Клад далеко от кладбища, — повторил Червонец, осматривая «маузер», словно подсчитывал, сколько в нем осталось патронов. Он не обращал внимания на свою простреленную руку, из которой сочилась алая влага. — Сегодня вы получите на руки по пятьдесят тысяч рублей и спустите их за одну ночь и следующий день. Тот, кто сочтет нужным, может забрать эти пятьдесят тысяч и уйти. В этом случае он не будет иметь права ни на часть сокровищ Святого, ни на доход от нашего налета на грузовик. С этого момента он может считать себя человеком, вольным как от всех обязательств, так и от всех прав. Тот же, кто к вечеру завтрашнего дня прибудет в трезвом виде на то место, которое я сейчас укажу, и будет готов получить инструкции, будет отныне считаться человеком в деле. Такие в полной мере будут иметь право на пай от будущих доходов. Думайте и выбирайте. И Червонец, наклонившись, поднял с пола мешок Корсака. На стол полетели пачки новеньких, пахнущих краской банкнот. — Я делю его долю, потому что я точно знаю, что он пойдет за мной и примет мои условия. А раз так, то он должен отказаться от своей части общака… Итак, — продолжил Червонец, когда все оставшиеся в живых в этой пахнущей кровью квартире получили на руки по пять заветных пачек, — вы свободные люди. Выбор за вами. Тот, кто завтра к восьми часам вечера придет к Лебяжьей канавке, тот со мной. Место вам хорошо знакомо, неподалеку от него в прошлом году мы со Святым брали сберкассу.

Наверное, много кому было что возразить Червонцу, но замершие на полу два тела с гримасами ужаса на лицах заставляли их держать свои мысли при себе, а язык за зубами. Червонец применил метод, которым еще недавно вовсю пользовался Святой, — карать ослушание немедленно. Кто знает… не будет ли с Червонцем лучше, чем со Святым… — думали все, выходя друг за другом из квартиры.

Но перед тем как выйти, Хохол, высокий бандит с мощными руками, дезертировавший из воинской части в начале сорок второго года и прибившийся к отребью Святого, провел пальцем по длинному усу и, облизав сухие губы, спросил:

— Сколько жа в хрузовике том, коли мы усе как те Капоны жити зачнем?

— Девятьсот восемьдесят пять миллионов рублей, — спокойно ответил Червонец, раскладывая деньги по стопкам. — Что-то около пяти с половиной миллионов американских долларов. Для примера, Хохол: порция горилки, то бишь виски, в подпольном баре Чикаго стоит двадцать центов. То есть бутылка уйдет за два доллара. На наши деньги это что-то около четырехсот рублей. У нас же флакон «ваксы» идет за сто рублей. Пусть еще сто рублей с каждой бутылки съест дорога и другие расходы, включая мзду «красноперым» и капитанам. Но через шесть месяцев мы будем иметь уже в три раза больше, чем имели, и даже не нашими деньгами, хотя и новыми, а валютой!

Эти простейшие арифметические подсчеты стали предметом для раздумий бандитов. И хотя в план смешения русской и заокеанской красивой жизни верилось плохо, каждый из людей Червонца, выходя за дверь, думал о том, что, быть может, вор и прав. Многое кажется невозможным только потому, что никто раньше этим еще не занимался. Но все же недоверие и подозрения не оставляли их. Уж очень не верилось в предприятие, где можно, не убивая, не грабя и не стреляя, выручить почти три миллиарда рублей за смешные полгода. Людям, привыкшим добывать водку, хлеб и одежду с ножом в руке, перешагивая через трупы, не верилось, что за океаном их поймут и примут.

А потому каждый из них успеет за указанный вором срок побывать на кладбище и увидеть на склепе пана Стефановского крохотную картонную табличку, на которой простым карандашом будет написано: «Неужели и ты настолько туп?»— и сомневаться в том, что это почерк Червонца, будет невозможно.

Прочтя это, каждый постарается убраться с кладбища побыстрее, получив новые сведения для своих подозрений.

— Я знал, что ты не уйдешь, — сказал Червонец Корсаку, который тоже сунул деньги в карман куртки, однако последовать примеру остальных не торопился. — Да если бы ты и решил уйти, я бы тебя не отпустил.

— Ошибаешься, однако, — просто заметил Слава. — Я бы ушел. И Крюк был бы мне не помеха. Просто мне некуда идти. Да и ищут меня, в отличие от твоих архангелов.

В квартире их осталось трое, где третьим был, конечно, молчаливый Крюк. Он-то уж точно не стремился ни к женщинам, ни к выпивке, ни в камеру Крестов.

Ушел и Сверло, которому кое-как наложили шины на правую руку и вкололи дозу морфия. Поймав «приход», закоренелый морфинист Сверло, казалось, позабыл о своем увечье. На губах его играла блаженная улыбка, а глаза неестественно расширились.