Антон Первушин - Свора Герострата

— Я с тобой не договаривался.

Что бы предпринять? Он же сейчас меня пристрелит, как рябчика. Покуражится и пристрелит. Я снова скосил глаза на автомат. Нет, далеко — не успеешь.

— Ну и что ты этим добился? Ну отыскал меня, а дальше? Партия твоя все равно проиграна, — Герострат кивнул на доску. — Ферзь под угрозой, на левом фланге «вилка», через три хода тебе мат. Увы, и юношеским разрядникам свойственно ошибаться!

— Ты в этом уверен?

— В чем?

— В том, что партия мной проиграна.

— Сам смотри.

— За мной еще ход.

— Ты думаешь, это тебе поможет?

— Просто я вижу то, чего ты замечать не хочешь.

— Ну, Борька, ты нахал. Давай топай сюда. Посмотрим на твою агонию, полюбуемся. И без глупостей.

Я шагнул к столу и аккуратно переставил ферзя: Е6-D6.

— Мат, — сказал я, чувствуя, что совершенно по-идиотски ухмыляюсь.

Герострат дернулся. Глаза у него полезли на лоб, сразу утратив однонаправленность взгляда. В бешеном темпе менялась мимика. Рот его искривился, а пятна на голове (возможно, мне это показалось) вдруг стали темнее. Это был очень подходящий момент для действия, и я уже собрался, внутренне напружинился, но Герострат вполне осмысленно и многозначительно помахал дулом пистолета, не отпуская пальцем курка. И момент оказался упущен.

Наконец лицо Герострата разгладилось, приобрело более-менее устойчивое выражение.

— Мат, — произнес он, словно бы прислушиваясь к тому, как звучит это слово. — Мат!

Он засмеялся. Захохотал, да так громко, что я невольно отступил на шаг, опуская руки. Герострат смахнул фигуры с доски; они покатились по полу, а он продолжал смеяться.

— Мат! Мат! Нет, Борька, ты все-таки самый замечательный противник из всех, с кем мне приходилось иметь дело. Принять условия игры и выиграть! ВЫИГРАТЬ! Недооценил я тебя, недооценил. Каково? Мат!

Он оборвал смех. Взгляд его снова на мне сфокусировался. Теперь это был твердый жестокий взгляд.

— Ты был самым достойным противником на моем многотрудном пути, — сказал Герострат. — Мне жаль тебя убивать.

Я понял, что сейчас он выстрелит. Умирать вот так, стоя безоружным лицом к лицу с мерзавцем от его руки было глупо. До омерзения глупо. Но еще я понимал, что шанса спастись, как-то избежать пули у меня нет ни малейшего: Герострат, когда надо, способен невероятно быстро передвигаться, и уж чего-чего, а продырявить он меня успеет прежде, чем я доберусь до автомата или до двери. И все-таки в тот момент, когда я осознавал, что смерть близка, когда чувствовал каждой клеткой своего измученного тела ее неумолимое приближение, все-таки я не испытывал страха, как бывало раньше. А наоборот даже, испытывал некий эмоциональный подъем, повышение тонуса, какое испытываешь порой, охватывая взглядом только что выполненную трудную и ответственную работу. И ХОРОШО выполненную работу. Герострат готовился пристрелить меня, но несмотря на это, я был победителем: я выиграл дурацкую партию, которая вполне могла довести меня до сумасшествия, я справился, я победил!..

Мелодично промурлыкал образчик новейших японских технологий.

— Отсрочка, — сообщил мне Герострат перед тем, как поднять трубку.

А я с трудом сдержал ликующий возглас.

Да теперь я не просто выиграл: теперь я выиграл и остался жив. Потому что сейчас, сейчас…

Он — ноль, он — марионетка…

Он — ноль…

Мне показалось, я слышу, как голос на том конце провода произносит короткую и маловразумительную фразу. Лицо Герострата окаменело; исчезла уникальная подвижность черт; глаза будто затянуло пленкой, они обессмыслились, опустели. Я видел уже это, я научился распознавать этот взгляд. Теперь передо мной был не человек, не фокусник, не изворотливый ум с богатой фантазией и умением просчитывать сложнейшие комбинации на много ходов вперед, передо мной был робот, машина, у которой запустилась на выполнение очередная программа. И в таком состоянии он был ничем не лучше, но и не хуже Эдика Смирнова, расстреливающего встречающих в аэропорту; Кириченко, убивающего Веньку; Юры Арутюнова, ползущего ко мне с ножницами в руке; Люды Ивантер, ласкающей свое послушное тело.

Ноль. Марионетка.

Герострат встал, выронив пистолет, медленно пошел к выходу. Я не пытался его остановить или преследовать: догадывался, что сейчас произойдет. И даже выключил свет, чтобы лучше было видно. Шагнул к окну.

Герострат появился внизу через минуту и остановился у парадной, ожидая. Во дворе было пусто, потому что время все-таки достаточно позднее, завтра — рабочий день, и любителей прогуливаться в сером сумраке белых ночей не наблюдалось. И он стоял там: одинокий, безучастный к окружающему миру, не имеющий воли к сопротивлению. Его только что лишили этой воли, а он-то полагал себя свободным.