Сергей Зверев - Бастион - Ответный удар

– Я говорю, она замужем?

Голос работницы похолодел.

– Нет.

– А вы?

– А какое вам дело? – Голос на градус потеплел…

Завершала свои праведные труды Мария Андреевна в 18.00. Он дал ей фору – два часа. На дорогу, на отдых, на бабские штучки. Потом приехал и позвонил в дверь. Стоял напротив глазка суровый, как само воздаяние. За дверью тяжело вздохнули.

– А ты как думала? – хмыкнул он.

Дверь отворилась, и он с видом праведного графа де ля Фер, развенчивающего миледи, стал надвигаться на хрупкое создание в махровом халатике и с большими глазами.

– Мария Андреевна Проценко… Она же Машка-вертолетчица… Она же Мария Мирабелла, Мэри Сухая Глотка, Мурлыка и Муся Первомайская… Она же Ильза Штрем, Агата Ворзинская и Анна де Бейль (до кучи)… Скажи, Маша, ты и эту ночь провела, не смыкая ног? С твоими-то титулами…

Большеглазая бестия была напугана, но держалась. Даже показала Леве кусочек белоснежного бедра, спрятанного в запахе халата. Даже огрызнулась:

– Ох, умучил ты меня, Губский. Вспомнил-таки.

– Таки да, – подхватил Лева. – Мы в засаде годами ждали, принцесса. Извини меня, Маш. Сколько лет, говоришь, прошло? Одиннадцать? Двенадцать?

Она подошла к нему вплотную и внимательно посмотрела в глаза. Он удивился, потому что не смог обнаружить в Марии разительных перемен. Кроме мелких бытовых трещинок по краям глаз.

– Губский… – прошептала она, – а помнишь, как однажды, во время допроса, ты закрыл дверь, а потом мы с тобой… ну как жирафики, честное слово… Анекдот, да, Губский? А ведь мне тогда было меньше, чем тебе бы за меня дали.

– А это меня лукавый попутал, – охотно объяснил Лева. – У меня тогда с женой были колючки, а тебе лишний перепихон – что слону дробина. Или жирафику, гы-гы… Правда, Маша? Помнишь свою излюбленную коронку: любовь с тремя? Как ни крути, Маш, а это «вертолет». Круто.

– Со старыми пердунами, – фыркнула Мария. – Это так отвратительно, Губский, – пердуны в моей жизни… Слушай, а скажи честно, ты же пришел не топить меня? Зачем тебе это надо? Губский, я уже не та. О моем прошлом никто не знает, я овечка, честное слово. Хочешь, поблею. Не топи меня, Губский, а?

Лева улыбнулся – как старый, испытанный приятель.

– Да разве мы нелюди? – сардонически оглядел ее с мокрой головы до изящных щиколоток. – Живи, Мария. Размножайся. Но поработать тебе придется. Головой. А пока давай – сообрази чего-нибудь на столик. Пожуем. Живот урчит – спасу нет.

– Конечно, Лева, – Мария Андреевна запахнула халатик и засуетилась. – Ты как насчет винца с икоркой? С красенькой…

Губский махнул рукой, падая на кушетку:

– Неси… Надоели мне эти рыбьи яйца, да ладно, что с тебя взять?..

У бывшей валютной проститутки Проценко осталась неплохая квартира. Маленькая, но уютная. Хозяйка, обретшая новый имидж (на что, кстати, потребовалось немало фантазии), трепетала перед Левой, метаясь из кухни в комнату. Былую жилку она сохранила: на журнальном столике перед Левиным взором возникали продукты, о существовании которых он уже не помнил: икорка, балычок, мясцо подкопченное, шпандауэр с вишней (не путать с Шопенгауэром), початая бутылка «Кубанского». Попутно он впитывал информацию. Да, Маша обрубила порочные связи, отныне она благочестивая Марта, подумывающая о вступлении в марьяж, но как огня боящаяся брака по просчету. В фирме ее уважают. Кравцов ценил как незаменимую работницу (ну, конечно, он просто не знал, что такое «вертолет»), Осенев без нее и шага не делает, и попади она, Маша, в какой переплет, офис просто развалится… Но она боится за свою работу. Новому директору (а его шаги уже слышны) ее достоинства могут быть глубоко по барабану, и вполне вероятно, что свою работу он начнет с кардинальной чистки руководящих кадров. В том числе секретарских. Тогда полетят все. Мария Андреевна, Осенев, Туманов, Котляр, Бушуев… Убил кто-то из них? Бред, Лева, бред. Именно посему они и не могут убить. Потому что кушать хотят. В концерне не практикуется преемственность – директор назначается Москвой, зам никогда не станет первым. Новая кадровая политика, итить ее…

Выпили по маленькой. Закусили балычком. Маша невзначай изобразила коленку и подсела поближе к Губскому.

– Ништяк, – заключил Лева, слизывая с вилки вкуснятину. – А теперь колись, путана.

– Лева, ты почаще заходи, – Маша нарисовала вторую коленку и скакнула еще ближе. – Будем икорку кушать, балду гонять…

Губский не всерьез нахмурился:

– Ты мне, подруга, зубы не заговаривай. Я сказал колись – значит, колись, – и снисходительно смягчился. – Сперва, Маша, дело, а уж потом гуляй смело. Ну, начинай. Или еще по маленькой?