Валерий Горшков - Тюрьма особого назначения

— Вы серьезно?

— Вполне. Уж поделитесь своим богатым опытом с подрастающим поколением.

— Я непременно подумаю над вашим предложением, сын мой, — «обнадежил» я начальника охраны, садясь в автобус. — Всего доброго и — до вечера.

Семен Аронович, поспешно перебросившись парой слов с сержантами, тоже очутился в салоне микроавтобуса, опустившись на кресло рядом со мной. В руках у доктора был небольшой кожаный чемоданчик с шифровым замком, очень похожий на так любимые в начале века англичанами саквояжи. Один из парней, тот, что был в штатском, сел за руль, завел мотор и подъехал к внутренним воротам «шлюза».

Спустя несколько секунд над ними загорелся зеленый сигнал, и массивная стальная конструкция стала медленно подниматься вверх, открывая нашему взору ярко освещенный каменный мешок, в котором мне уже довелось побывать четверо суток назад.

— Сколько раз проезжаю эту хреновину и все никак не могу привыкнуть, — пробормотал чуть слышно тюремный врач, поправив вечно съезжающие на кончик носа круглые очки. — Такое чувство, что сейчас откроют кингстоны и пустят воду.

Жуть!

— Странно у вас работает воображение, — ответил я, наблюдая, как из металлической двери в стене выпрыгивают четверо охранников с автоматами. — Почему вдруг именно такая ассоциация?

— Не знаю... — Один из уголков губ доктора нервно дернулся. — Возможно, это осталось еще с детства. Однажды мы в Одессе с мальчишками катались на баркасе по морю и перевернулись. Если бы не пограничный катер, то я бы с вами здесь не сидел...

Впустившие нас ворота закрылись, и в салон автобуса тотчас вошел один из «кедровцев». Он мельком бросил взгляд на нас с доктором, на сидящего за рулем автобуса водителя, после чего кивнул и вышел, закрыв за собой дверь. И почти сразу же стали подниматься наружные ворота «шлюза».

— А вам, отец Павел, приходилось когда-нибудь находиться на волосок от смерти? — неожиданно спросил доктор, видимо в продолжение прерванного разговора.

Я внимательно посмотрел на него и неопределенна пожал плечами. Неужели доктор не в курсе того, что произошло полчаса назад в камере номер семьдесят два?..

— Думаю, мало найдется людей, которые могли бы похвастать тем, что не стояли на волосок от гибели. Жизнь хрупка. На все воля Божья.

— И вы стояли? — не унимался Семен Аронович.

— И я тоже. Возможно, чаще, чем кто-либо другой...

— Вот никогда бы не подумал, — недоверчиво покачал головой врач, доставая из кейса трубку и зеленый кожаный мешочек с табаком. — Да, как говорят ваши же коллеги, пути Господни неисповедимы! А я вот, отец Павел, не верю ни в Бога, ни в черта. Я — врач. Я резал сотни людей и ничего, кроме обычного мяса и костей, в них не обнаружил. На своем веку мне пришлось перевидать столько крови, что вам, извините меня, и не снилось! Почему никто из хирургов ни разу не видел внутри человека эту вашу пресловутую душу?

Я отвернулся к окну, чтобы доктор случайно не заметил моей усмешки после его слов «вам и не снилось».

Съехав с деревянного моста на лесную грунтовку, автобус покатил быстрее.

По салону стал расползаться ароматный голубой дым от хорошего кубинского табака, забитого доктором в свою старенькую трубку. Несколько раз затянувшись, Семен Аронович блаженно прикрыл глаза и опустил голову на мягкий подголовник сиденья.

— Скажите, отец Павел, что, по-вашему, заставляет людей начинать верить в Бога и ходить в церковь? — поинтересовался он, не поднимая век. — Я лично думаю — страх и отчаяние. Ведь уже давно доказано, что люди гораздо чаще обращаются к вере, а также ко всякого рода гадалкам и ясновидящим именно в минуты общественной смуты, когда отчаиваются в своих силах. Ведь недаром говорится: религия — опиум для народа!

— Вы задали очень сложный вопрос, доктор. Боюсь, я не смогу на него ответить Сколько людей, столько и судеб, и каждый человек, открывший в своем сердце Господа, открывает его по-разному.

— А вы сами? Как было у вас?

— Это нельзя объяснить словами. Вот когда сами почувствуете потребность в вере, тогда и поймете.

— О, в таком случае могу вас огорчить, батюшка, такой потребности я не почувствую никогда! — и, по-прежнему не открывая глаз, Семен Аронович улыбнулся и с нескрываемым удовольствием снова пыхнул на весь салон своей трубкой.

Когда микроавтобус проехал стоящую на обочине дороги табличку с надписью «Вологда», я уже успел порядком подустать от путешествия, продлившегося более двух часов. Хотя, вполне возможно, моя усталость была вызвана утренним разговором со Скопцовым и весьма оригинальной «исповедью» Маховского.