Стивен Хантер - 47-й самурай

Один из солдат в соседнем окопе, расположенном ярдах в тридцати, опомнился и выстрелил в Эрла, но пуля отскочила от каски, сбив ее с головы. Эрл выстрелил с бедра, не целясь, расправился с японцем и, не переставая стрелять, побежал к окопу. Когда он добежал, у него кончились патроны, поэтому он спрыгнул вниз и воспользовался прикладом. Разбив сильным ударом одному япошке лицо, Эрл развернулся и раскроил череп второму. После этого, не зная пощады, он несколькими свирепыми ударами тяжелого приклада расправился с остальными.

Вдруг мир вокруг словно вспыхнул. Пулеметная очередь из третьего окопа. Эрл пригнулся, достал гранату, выдернул чеку и сделал бросок. В ожидании взрыва он торопливо сменил магазин. Как только граната взорвалась, Эрл выпрямился и, увидев бегущих к нему троих японцев с ручным пулеметом, скосил их одной убийственной очередью. Вскочив, он под ураганным огнем добежал до третьего окопа — над загадкой, почему его не убили, он ломал голову до конца своей жизни, — спрыгнул вниз и расстрелял магазин, добивая копошащихся в окопе раненых. В какой-то момент пистолет-пулемет неожиданно умолк, и двух раненых он прикончил прикладом — детям о таком не рассказывают, но на войне это неизбежно.

Усталый Эрл уселся на землю и прислонился спиной к стенке окопа, жадно глотая воздух, насыщенный химическими запахами этого проклятого места. До дота оставалось всего несколько ярдов, и Эрл понимал, что его нужно взорвать. Да, но чем? Гранат у него не осталось, под рукой нет ни взрывчатки, ни подрывного заряда, ни огнемета. Тут Эрл перевернул одного убитого японца — труп оказался таким легким! — и обнаружил подсумок с гранатами. Он знал, что японские гранаты дерьмовые, но, может быть, целого подсумка все-таки хватит. Подняв свой «томпсон», Эрл увидел, почему произошла осечка. Черный песок, забившийся в ствольную коробку, заклинил затвор на полпути. Потребуется целый месяц, чтобы его очистить.

Ну да ничего.

Собравшись с духом, Эрл добежал до дота и стал обходить его сзади, обдирая гимнастерку о бетон. Ему было слышно, как пулеметы нещадно поливают склон свинцом. Он отыскал наружную камеру, всмотрелся внутрь и увидел черную стальную дверь.

Эрл прижался к стене, достал из подсумка японскую гранату. Выдернув зубами чеку, он ударил концом о бетон, почувствовал, как зашипел запал, и увидел тонкую струйку сухого дыма от горящего пороха.

О черт, как же он боится этих штуковин!

Он бросил гранату в подсумок, швырнул подсумок к стальной двери и побежал по песку в окоп с пулеметом.

Ему было нужно оружие.

Капитан Яно благополучно добрался до дота. Вернувшись в темноту, он насладился мгновением передышки после безумия битвы. Звуки стали многократно тише, яркий свет погас, на зловоние серы наложились другие запахи.

Кто-то хлопал капитана по плечу, кто-то тискал его в объятиях, кто-то плакал от радости.

— Я остановил отряд дракона. Теперь американцам нас не одолеть. Сегодня утром они сюда не поднимутся. Самураи!

Вернув пистолет-пулемет Модель 100 сержанту, капитан прошел к себе в уголок. Он взял свой меч, обычный клинок, вероятно выкованный механическим молотом на военно-морском заводе, отполированный машиной и собранный рабочими. При всем при этом меч был на удивление острым, и дважды капитану предлагали его продать. Однако в этом мече было нечто такое, чего он не мог определить словами.

Закрепив ножны на ремне, капитан Яно достал меч и положил его перед собой.

Он чувствовал, что выполнил свой долг. Никто из его бойцов не погибнет в огне. Все они умрут с честью.

Капитан взял кисть для каллиграфии и обмакнул ее в черную тушь. Он вспомнил о господине Асано из Ако, который за считанные мгновения до того, как принять смерть от собственной руки под давлением обстоятельств, написал:

Асано понимал, что важнее всего: конец весны, его долг; опадающие лепестки цветущих вишен, пустота торжественного действа. Написав стихи, Асано вонзил лезвие себе в живот и аккуратно провел его через середину тела, рассекая внутренности, разбрызгивая вокруг кровь, пока милосердный меч не перерубил ему шею, положив конец всему.

Капитан Яно тоже понимал, что важнее всего. Он должен описать все, что произошло здесь: чем было это место, как упорно сражались эти солдаты, как мучительно они умирали. Вдохновение пришло неожиданно, вместе с просветлением, и Яно умелыми мазками построил иероглифы в ровные столбцы на листе рисовой бумаги. Они падали с его кисточки, изящные, невесомые, словно пушинки, — завещание художественного гения, написанное посреди кровавой бойни. Это было так по-человечески.