Стивен Хантер - 47-й самурай

— Пожалуйста, опиши мне его еще раз.

— Американец. Довольно высокий, но назвать его огромным нельзя. Очень сдержанный. Все эмоции внутри. Глаза у него были совершенно неподвижные. Он знал, куда смотреть, как двигаться. Ему уже приходилось убивать. Кровь, самые отвратительные раны — на него это не произвело никакого впечатления.

— Расскажи мне еще раз, как он сражался. Но сейчас — во всех подробностях, Нии. Расскажи мне все.

— Он оказался хитрым. А мы были глупы.

— Это ты был глуп, Нии.

— Я был глуп. От него несло виски. Он вел себя шумно и разнузданно. Волосы у него были взлохмачены. Такие гайдзины сплошь и рядом попадаются в Кабукичо: в голове полно бредовых идей, а на поверку полный ноль. Я думал о том, как избавиться от гайдзина без шума, не привлекая внимание полиции. Я понимал, что это будет непросто. Я совершил одну ошибку.

— Какую?

— Гайдзин вскрыл замок. Я слышал, как он щелкнул, однако уже через несколько секунд гайдзин проник внутрь. Он очень опытный человек. Я сидел и ломал голову, пытаясь вспомнить, запер ли дверь на замок. Сейчас я точно знаю, что запер.

— Значит, он вас обманул.

— Провел как детей, разыгрывая из себя пьяного. Это была блестящая находка. Если бы гайдзин раскрыл себя в дверях, его бы встретили шесть мужественных воинов с обнаженными мечами. А так ему удалось с помощью своего нелепого спектакля приблизиться к нам вплотную. И вдруг в одно мгновение он стал совершенно трезвым и смертельно опасным. Первых двоих он рассек одним ударом, великолепно исполненным. Наверное, это был его лучший удар за всю схватку, хотя удар, которым гайдзин расправился с Камиидзуми, также был великолепен. В любом случае с ними все было кончено в одну секунду, а в следующую настал черед Джонни Хандзо. Джонни Хандзо потерял голову и бросился на гайдзина, а тот спокойно дал ему приблизиться, после чего пронзил за мгновение до того, как Джонни успел нанести удар, и с Джонни все было кончено. Меньше чем за три секунды гайдзин вывел из схватки троих.

Слушая рассказ Нии, Кондо сидел молча, полностью сосредоточенный, словно пытаясь мысленно создавать зрительные образы. Все случившееся в мастерской полировщика он видел сейчас в темноте перед собой.

— Итак, вас осталось трое?

— Да. И все трое не могли одновременно обойти старика на помосте. Поэтому мы с Касимой двинулись в одну сторону, а Камиидзуми в другую.

— Из всех шестерых Камиидзуми был безусловно лучшим. Старший по возрасту, наиболее опытный. Ему уже приходилось сражаться на мечах.

— Он был восхитителен. Я не сомневался, что он одержит победу или нанесет гайдзину такую серьезную рану, что победа сама свалится нам в руки. Но гайдзин разгадал удар Камиидзуми, отбил его и, используя инерцию вращения, развернулся в «парящем блоке» и выполнил то, чего я еще ни разу не видел, — прямой выпад, нанесенный одной рукой, поразительно стремительный. Ему нужно было предугадать, в какую сторону сместится Камиидзуми. Быть может, это было чистое везение, но он попал Камиидзуми прямо в горло. Уму непостижимо. Столько крови! Она буквально…

— Гайдзин проследил за тем, как Камиидзуми упал?

— Нет, оябун. Он сразу же обернулся к нам. Не успели мы обойти старика, как гайдзин поднырнул под Касиму и полоснул его по ноге. Отрубил ее. И тут он оказался у меня в руках. Его лезвие на мгновение застряло во второй ноге Касимы, потому что он не предполагал, что с такой легкостью перерубит первую. Лезвие застряло, гайдзин с трудом удержал меч одной рукой. Он остался безоружным. Но затем Касима повалился, и меч гайдзина освободился.

— Он был у тебя в руках.

— Был. Он внизу, меч опущен, я над ним, вкладываю всю силу в удар по цели — его шее. Но если думать о скорости, скорости не добьешься.

— Нельзя думать. Никогда нельзя думать.

— А я подумал. Слишком велико было возбуждение, оябун. Я поскользнулся, потерял равновесие, упустил время, а когда пришел в себя, гайдзин уже был готов; он встретил мой удар, отбил его и ударил рукоятью меча мне в лицо.

— Не очень-то красиво.

— Вы правы. С его стороны это была чистая импровизация. Довольно неряшливая. Мне кажется, гайдзина начали оставлять силы.

— Сколько ему лет?

— Он уже в годах. Но еще не старик. В возрасте. Пятьдесят, пятьдесят два, может, чуть постарше. Лицо очень смуглое от избытка солнца, словно покрытое несходящим загаром. Редеющие волосы. На лице не было никаких чувств. Кроме момента, когда он меня ударил. По-моему, это доставило ему удовольствие.