Даниил Калинин - Выбор чести

Утренний бой, артподготовка, немецкий штурм – все смешалось воедино, счет времени потерялся. Казалось, что дуэль с чешскими танками я принимал еще вчера, но на деле день только-только перевалил за вторую половину.

Далекий и все же довольно явственный гул немецких моторов и возбуждение боя не дают поначалу заснуть. Но в итоге усталость взяла свое, и проснулся я только в глубоких сумерках.

Тело ужасно болит после схватки и ото сна на жесткой земле. И если во время боя меня поддерживал нахлынувший адреналин, то теперь я понял, насколько крепко мне досталось. Жутко болит голова, все звуки доносятся издалека, будто я плотно закрыл уши. Ну, по крайней мере, не оглох.

Опыт боев у Пингаррон я учел, обработав раны сразу, как только группа остановилась. Правда, пользоваться пришлось «естественным» антисептиком. К вечеру царапины не воспалились, так что народный опыт стоило признать успешным.

Уже когда мы брели по посадкам, погода начала меняться в лучшую сторону. Конечно, теперь это увеличивало наши шансы попасть под удар с воздуха, но хотелось верить, что на четырех человек немецкие летчики охотиться не станут, слишком мелкая цель. Так что мы, по крайней мере, не промерзли, а лес наполнился сладким запахом прогретой травы и цветов.

Жутко хочется есть, в последний раз мы ели уже сутки назад. И вот так, гонимые страхом и голодом, но подкрепленные сном, мы двинулись назад – туда, где, в теории, еще могли встретить своих.

…Шли практически всю ночь. Чтобы не заблудиться, двигались параллельно дороге, но на приличном удалении. Хотелось верить, что этих мер предосторожности нам хватит. Разговаривали мало, каждого не покидали свои и общие тягостные мысли.

Один настоящий бой может превратить мужчину в воина в большей степени, чем десять лет обыденной службы. И сегодня этот фактор объяснял то, что после фактической гибели подразделения мы не разбрелись. Ладно, с Анри понятно, он мой непосредственный подчиненный. Но другие бойцы? Могли ведь сняться, пока я спал.

Да и самого себя я понимаю с трудом. С одной стороны, осуществилась мечта, я стал офицером. Только офицером разбитой в пух и прах армии. Конечно, в школе, после Дюнкерка, мы и так уже это прекрасно понимали. Армия не смогла остановить врага, имея на руках всю технику и первоклассное оружие, на что мы могли надеяться теперь? Но все же пока мы были курсантами и лично не столкнулись с врагом, казалось, что война где-то далеко, не во Франции. Или что наше участие в корне изменит ситуацию… Последний бой развеял эти глупые грезы.

Но тогда какой смысл продолжать сражаться? Разве не проще где-то раздобыть гражданскую одежду, выбросить документы и вернуться домой, к семье? Какой смысл искать смерть здесь, сейчас, когда она уже ничего не решит? Близким я буду куда нужнее живым, рядом. Тогда я смогу их защитить.

Защитить… Именно эта мысль заставляет пробиваться к своим, крепче сжимая в руках карабин. Потому что когда немцы полностью захватят страну, своих родных я не защищу. Оккупанты будут «править бал», и практически любое преступление сойдет с рук германским молодчикам. Любая попытка оказать сопротивление обернется преследованием.

Так что дело тут не в напыщенных словах об офицерской чести, значение которой порой просто перевирают. Известны случаи, когда офицер, совершавший какой-то мерзкий проступок, становился объектом шантажа. И под его влиянием совершал уже не просто проступок, а измену, предательство – лишь бы люди не узнали о «пятне» на его офицерской чести. К тому же только «бусидо» самураев предполагала борьбу с противником до последнего и самоубийство при угрозе плена. Как французский офицер, исчерпав практически все возможности борьбы и предвидя неминуемое поражение, я могу позволить себе сдачу в плен без угрозы опорочить честь.

Но вот мысли о семье и о том, что я должен их защитить… Это не Испания, не чужая страна, из которой было куда бежать. Франция стала моим домом. Я давал присягу, я обязался ее защищать, но дело тут опять-таки не в красивых словах. Просто когда у тебя есть дом, мужчина обязан оберегать его и домочадцев. А родная страна – это тот же дом, только больших размеров. И он объединяет не только твоих родных, но и ближних того же Андре (бретонца), Анри (погибшего гасконца), Жака и Густава (уцелевших пехотинцев) и много кого еще. И сражаясь здесь и сейчас, прилагаю усилия к тому, чтобы не пропустить немцев на этом участке фронта, я помогаю тем ребятам, кто защищает Пуатье. Вот как-то так.