Конрад Граф - Рэмбо под солнцем Кевира

— Такой же, как и ты, — ответил Рэмбо. — Я араб из Каира, шиит. И пусть тебя не беспокоят мои причуды. Во всем воля Аллаха, не так ли, Давуд?

— Аллах велик и милосерден, — вздохнул Давуд. — Если ты поел, пойдем посмотришь осла.

— Спасибо за угощение, Давуд, — сказал Рэмбо, поднимаясь с ковра. — А осла я смотреть не стану, я и так их много повидал на своем веку. К вечеру ты навьючишь на него столько воды и продуктов, сколько мне с ним нужно на четыре дня пути.

— Если идешь в пустыню на четыре дня, бери запас на десять — так у нас говорят.

Давуд по-человечески жалел этого человека, добровольно обрекающего себя на страдания, и был рад, что нежеланный гость оставит его в покое да еще и заплатит за то, что мог просто взять. Этот араб не был похож на тех, которые молча приходили, отъедались, как бараны на пастбище, и так же молча уходили дальше, не заплатив ни единого динара.

— Делай, как знаешь, — сказал Рэмбо. — А я пойду посмотрю пустыню. Она мне начинает нравиться.

— О Аллах! — чуть не застонал Давуд и пошел прощаться со своим ослом.

— Положи это в свою сумку, которую ты понесешь с собой, — Давуд передал Рэмбо флягу с водой и узелок с пищей.

— Ты боишься перегрузить своего осла?

— Нет, я боюсь, чтобы ты не умер сразу.

— Сколько я тебе должен. Давуд? — спросил Рэмбо и сунул в руку чайханщику пачку ассигнаций. — Здесь три тысячи туманов. Этого достаточно?

Давуда чуть не хватил удар.

— Камаль, нашему рабочему нужно полгода расчищать дорогу, чтобы заработать такие деньги! Послушай, я мог бы тебя даже проводить до Хазане, но на кого я оставлю чайхану?

— Спасибо тебе, Давуд. Я же сказал, мне не нужен проводник.

Небо искрилось крупными звездами, и стояла такая тишина, что, казалось, все вымерло вокруг и ничто не может ее нарушить.

Давуд шел впереди. Рэмбо вел за ним на поводу навьюченного осла. Они вышли из городка, и за дорогой Давуд остановился. Он подождал Рэмбо и, указывая рукой впереди себя, спросил:

— Ты знаешь эту звезду?

— Ее знает каждый мальчишка — это Полярная звезда.

— Тебе не придется даже задирать кверху голову — звезда всегда будет перед тобой. А днем… — Давуд помолчал и вдруг решительно дернул Рэмбо за аба. — Давай вернемся, Камаль. Аллах не простит мне этого!

— Давуд, зачем мне звезда, если у меня есть компас? — усмехнулся Рэмбо.

— Твой компас — игрушка для детей! — взорвался Давуд. — А это — пустыня!

— Ладно, прощай, Давуд. Спасибо тебе за все.

Рэмбо потянул осла, но тому, видно, очень не хотелось расставаться с хозяином и идти ночью в пустыню, и он уперся всеми четырьмя ногами. И тогда Давуд, не сдержавшись, дал ему такого пинка, что он взбрыкнул, и Рэмбо пришлось пробежать рядом с ним несколько шагов.

Давуд долго смотрел вслед двум теням, и когда они растворились в черном мраке пустыни, вздохнул и пошел домой.

Эфир был накален до предела. Полковник Траутмэн довел шифровальщиков до бешенства. Радиоволны неслись через страны, хребты и реки и, едва успев достигнуть цели, вновь возвращались с бешеной скоростью. Авианосец "Нимиц" медленно утюжил воды Оманского залива, а в его радиорубке полковник Траутмэн лихорадочно запрашивал военно-воздушную базу "Каиро-Вест", что с "Геркулесами" и почему с ними нет автономной связи, когда до начала операции остаются считанные часы. Потом он носился по палубе, как начинающий входить во вкус молодой боцман, и делал разнос командирам вертолетов и "зеленым беретам", попадавшимся на его пути: за оторванную пуговицу, за неисправный маслопровод, за берет, надвинутый не на то ухо.

Если бы Рэмбо увидел его в те минуты, он не узнал бы своего всегда невозмутимо-спокойного учителя и не мог понять причины его возбужденного состояния. Были операции и более сложные, и более рискованные. Что же случилось сейчас?

Траутмэн, конечно же, мог бы объяснить свое душевное состояние, но вряд ли бы он открылся кому бы то ни было и поделился своим смятением. Он более, чем кто-либо, знал, что операция обречена на провал, и тем не менее обязан был провести ее. Он давно уже понял, что он и его мальчики такие же заложники, как и члены дипломатического корпуса в Иране. Заложники своих политиков, которым ровным счетом наплевать и на свое посольство, не представляющее ни для кого никакого интереса, и на сотню "беретов", не имеющих никакой ценности, и на него, полковника Траутмэна, который всегда был пешкой на втором поле, лишенной шансов превратиться в ферзя. Все они должны будут лечь на шахматном поле большой политики. И вот тогда, когда они лягут, и начнется настоящая игра: игра великой Америки с посмевшим возмутиться карманным Ираном.