Валерий Барбашов - Крестная мать - 2

Рассказывая все это, Александра Васильевна плакала, показывала фотографию своего Бориса — круглолицего, с большими испуганными глазами солдатика с автоматом, только что, видно, надевшего форму и взявшего в руки оружие. Это единственная его фотография, больше он ничего не присылал — их сразу же после «учебки» отправили в Чечню. Александра Васильевна узнала об этом только в январе девяносто пятого, когда по телевизору стали показывать жуткие кадры убитых солдат и разрушенного Грозного, а кто-то из их областного комитета «Солдатские матери России» подбросил ей в почтовый ящик листовку, в которой большими типографскими буквами было написано:

МАТЬ!

ТВОЙ СЫН УБИТ В ГРОЗНОМ И ЛЕЖИТ НА ПЛОЩАДИ ПЕРЕД ДВОРЦОМ ДУДАЕВА. ЕГО ТРУП ГРЫЗУТ ГОЛОДНЫЕ СОБАКИ. ТЫ ДОЛГО БУДЕШЬ МОЛЧАТЬ И ТЕРПЕТЬ ПРЕЗИДЕНТА ЕЛЬЦИНА? ИМЕННО ОН ПОСЛАЛ ТВОЕГО СЫНА НА СМЕРТЬ.

ВЫХОДИ НА МИТИНГ, МАТЬ СОЛДАТА!

С Александрой Васильевной, когда она это прочитала, случился сердечный приступ. Соседи еле успели вызвать «скорую помощь», спасти ее от неминуемой гибели, она уже потеряла сознание…

Александра Васильевна показывала своим попутчицам другие фотографии Бориса: вот он на руках у отца; совсем еще маленький, вот в садике — участвует в каком-то праздничном представлении, вот уже школьник, с книжками… Показывала и злополучную листовку — изрядно помятую, на серой оберточной бумаге.

— И зачем вы ее бережете, Александра Васильевна? — вздохнула Изольда. — Сердце только мучить.

— Да, Лизонька, конечно, — согласилась та. — А с другой стороны, эта бумажка мне глаза открыла. Я ведь жила, ни о чем не думала, не знала. Ну, уехал Боря служить, Родину защищать. Все как и должно быть. Я про Чечню эту и не подозревала. Газет я не читаю, не на что покупать, пенсия маленькая, а радио на кухне много ли расскажет? Да и соврет половину. Я в основном погоду слушала, песни да «Домашнюю академию».

— А что, разве телевизора у вас нет? — спросила Нина. Глаза у нее красные, заплаканные, лицо нервное.

— Телевизор-то есть, но сломался. Звук хрипит, слушать невозможно, нервы не выдерживают. Когда муж живой был, он за всем в доме следил, все у нас работало — и телевизор, и утюг, и краны не текли… А потом Иван Яковлевич помер, царство ему небесное, это год назад было, мы остались с Борей одни. А тут и сыночка в армию забрали. А он у нас поздненький, я в сорок четыре года только забеременела, девочки. Мы и поженились с Иваном Яковлевичем поздно, и лечилась я… Такое счастье было — сыночек! Мы на него с Иваном Яковлевичем дышать боялись. Спорили, помню, кому купать его, кому за ним в садик идти. Во всем себе отказывали, все ему, Бореньке. И он нас любил, ласковый такой был, хороший. Как-то, уже взрослый был, на Новый год в компанию пошел… Я ему наказывала: ты веди себя там хорошо и позвони нам с отцом. Он около полуночи звонит, мы за столом сидели, телевизор смотрели. Чувствую по голосу, что выпил он, но не так чтобы сильно… Ну вот. Говорит: «Мамочка, папочка, я вас поздравляю!.. Люблю вас обоих, у меня никого дороже вас нет на свете. Не болейте, пусть вам Новый год счастье принесет и радость». Ну, мы с отцом ему тоже по очереди хороших слов наговорили, ласковых. Какой-то душевный разговор у нас получился. Боря дома-то немножко замкнутый был, лишнего слова не скажет. А тут ушел сыночек, посидел среди чужих людей и в первую очередь отца с матерью вспомнил, такие хорошие слова сказал… Они очень дороги нам с отцом были. И душу, сердце тронули. Вы же знаете, какая сейчас молодежь — грубая, дерганая… А тут: «Мамочка, папочка…» Но год-то нам девяносто четвертый одни неприятности принес: Иван Яковлевич умер, потом Борю в армию забрали, в Чечню направили…

Женщины помолчали; Нина с Татьяной вытирали слезы. За окном вагона плыла бескрайняя российская земля, вагон качало, как детскую люльку, поезд шел напористо, быстро.

— И вот, девочки, — продолжала Александра Васильевна, — прочитала я эту листовку и обмерла. Я же так все прямо и поняла: это с моим Борей случилось там, в Грозном!.. Господи, да тут ум за разум зашел. Закричала я на весь дом, на лестничную площадку выскочила, а тут и с сердцем плохо стало… Потом, когда малость отлежалась после «скорой», пришла в себя, в военкомат отправилась, на другой день. Нашла там кого нужно, спрашиваю этого военного: где мой сын? Где он служит? Как мне его найти?

В военкомате мне и признались: в Чечне ваш сын. Жив, да, но ранен был, в плен попал. Я давай во все колокола бить. Куда только не писала, в какие только двери не стучалась. И в Москву ездила, в Министерство обороны, и в приемную к Ельцину пробивалась. Слушают, сочувствуют, руками разводят: а что, мол, мы можем сделать? В плену не один ваш сын, сотни ребят. И это еще ничего, хоть какая-то надежда есть на возвращение. У других вон, как у Ниночки, без вести пропал сыночек, и все… Потом паренек этот, что с Борей в плену был, позвонил мне, он из нашего города, из Лисок. Я к нему домой кинулась, кричу: «Да как же так, Витя?! Почему ты один убежал? Почему Боре ничего не сказал? Вы же земляки!»