Джек Хиггинс - Игра для героев

Он бросил сердитый взгляд на Радля и пошел за Симоной. Немец усмехнулся:

– Странный народ эти ирландцы. Кипятятся по любому поводу.

Я ничего не ответил. И тут прибыл мотоциклист с пакетом для Радля, и я увидел, что за мной наблюдает Эзра. С ним рядом стоял немец в форме с морскими знаками отличия.

– Эзра! – крикнул я. – Эзра, это ты, старый черт? Как поживаешь? Уже пять лет не виделись!

Он сыграл роль хорошо: подошел, и мы пожали друг другу руки.

– Я слышал, ты был с этой группой, Оуэн, – сказал он. – Штейнер говорил.

Я кивнул.

– Я не думал, что ты еще здесь.

– Им нужен был лоцман в бухте, понимаешь? А это – капитан Варгер. Вильгельм Варгер, комендант порта, сейчас у него мало работы.

Варгер хотел подать руку, но я отделался кивком.

– Рад знакомству, полковник Морган, – сказал он на своем точном и чопорном английском. – Я видел ваше имя на борту спасательной шлюпки.

– Имя моего отца, – поправил я и спросил, обращаясь к Эзре: – Так она еще здесь?

Он торжественно кивнул:

– В ангаре в Гранвиле. Не могу выходить на ней. Спусковой эллинг разбит бомбой.

Наступило неловкое молчание, а затем появился Фитцджеральд. Выглядел он усталым – сказалось обычное нервное напряжение при разминировании. Он сделал шаг в мою сторону, но меж нас вклинился Радль.

– Все в порядке?

Фитцджеральд молча кивнул. За ним от пристани поднялись и остальные, рейнджеры и бранденбуржцы вместе; Штейнер шел впереди.

Радль спокойно оглядел их, затем сказал стоящему поблизости Брандту:

– Доставьте полковника Моргана и его людей обратно в форт. Накормите их, а потом пошлите на работы. В дорожную бригаду. Думаю, это самое подходящее.

Вот теперь все и вся встало на свои места – мы, Штейнер и его люди. Радль вскинул руку в нацистском приветствии, сел в автомобиль и укатил.

Первый день на дорожных работах давался тяжело, а мне – особенно. Пребывание в госпитале, месяцы безделья в Корнуолле сделали свое дело, физически я уже был не в особенно хорошей форме, не то что Фитцджеральд и его ребята, которым ничего не стоило по двенадцать часов подряд махать киркой и совковой лопатой.

Несмотря на случившееся, держались они весьма бодро, и ясно было почему. Ни один из них не допускал, что угроза Радля сбудется и их казнят. Война может закончиться в любой день. Только сумасшедший возьмет на себя ответственность за расстрел военнопленных – теперь это будет означать смертный приговор ему самому.

Зная кое-что про Радля, я не верил в подобные самоутешения. Возможность остаться в живых для нас зависела от того, сумеет ли новый губернатор Ольбрихт пробиться к месту назначения через блокаду английских ВМС.

Конечно, всегда можно было сбежать, и мы подробно толковали о побеге, но сейчас надежды на успех не было, отнюдь не из-за вооруженной охраны и цепей на ногах. Попросту говоря, на маленьком острове негде было скрыться и почти невозможно покинуть остров, превращенный в неприступную крепость: на каждом утесе и мысе располагались артиллерийские позиции, пулеметные огневые точки и бетонированные бункеры. После нашего вторжения охрана везде удвоилась.

Так что пока мы работали и не падали духом, продолжая ждать: вдруг что-нибудь произойдет? Я-то уж точно старался держать нос по ветру, ибо шестым чувством предугадывал поворот событий и до боли в глазах всматривался в горизонт, насторожившись, как пес, почуявший грозу. Однако, как выяснилось позже, и я не смог предсказать то, что заварилось на самом деле.

Весна никогда не приходит по календарю. День за днем все идет как всегда, мир чего-то ждет, и вот это наступает. В одно благословенное утро на тебя обрушиваются и голубизна ясного неба, и мягкий теплый воздух, и множество забытых за зиму звуков, и запахи пробуждающейся земли.

Весной нет места прекраснее, чем остров Сен-Пьер: в расщелинах скал белым-бело от цветущего терновника, земля покрывается благоухающими цветами всех мыслимых оттенков, и от одного взгляда на такое великолепие дух захватывает.

На четвертый день плена я оказался вместе со всеми на самой высокой точке острова, откуда он был виден почти весь. Странная, будоражащая радость обуяла меня оттого, что я жив и вижу эту красоту, что я снова там, где прошло мое детство. Воспоминания нахлынули, как морские волны, – перевернули душу и выбросили на берег камешки, обломки, обрывки меня самого, Оуэна Моргана, но не теперешнего, а того, что когда-то жил здесь.