Джек Хиггинс - Игра для героев

Я уверенно взбирался, не переводя дыхания в течение десяти или пятнадцати минут. Гулкие удары прибоя становились все тише, и наконец я остался совсем один. Основной подъем я преодолел довольно легко, безо всяких замираний сердца – не то что в детстве, когда душа уходила в пятки; объяснение простое: теперь я был старше, опытнее и физически сильнее.

Последние полсотни футов оказались самыми трудными, поскольку колодец становился вертикальным и в некоторых местах можно было продвигаться вверх, только отыскав три точки опоры и медленно нащупывая четвертую рукой или ногой.

Снова стал ощущаться холодный воздух; дождь струился в колодец, разбиваясь на мелкие брызги; когда я взглянул вверх, была видна полоска неба, светлевшая в темноте, да мерцание звезд. Я остановился, переводя дух, затем дюйм за дюймом прокарабкался последний участок без остановки. Еще мгновение – и руки ухватились за край выходного отверстия. Я выбрался наружу.

Я примостился на небольшом выступе и сделал несколько глубоких вдохов, чтобы насладиться чистым, свежим воздухом. Ко мне вернулось забытое ощущение невероятной бездны, в темноте, в которую можно падать бесконечно. В ста ярдах внизу пена прибоя казалась бледным белым пятном, а над головой мерцали звезды, проступая сквозь просветы на облачном небе.

Теперь, когда я находился на опасной земле, где могло случиться все, что угодно, я вытащил из кармана маузер и прицепил его за пружинную защелку сзади на поясном ремне. Затем я двинулся по слегка покатой скалистой расщелине к вершине утеса, остановился у края и запустил руки в серый торфяник. От его запаха у меня защекотало в ноздрях, повеяло чем-то приятным и знакомым с детства. Запахи, между прочим, способны воскрешать в памяти былое сильнее, чем что-либо другое.

Я поднялся на ноги и стал всматриваться в темноту. Затем сделал шаг вперед – и задел головой натянутую колючую проволоку. Тотчас же справа и слева загремели жестянки, подавая сигнал тревоги.

Первое, что пришло на ум: Джо Сент-Мартин предал меня. Или же проволочные заграждения в этом месте были установлены в течение последних трех недель, что казалось маловероятным. Вспомнив его последние слова, я понял, что он преднамеренно послал меня на смерть.

Толстый бушлат спас меня от порезов, но все же я крепко зацепился за колючки. Пока я отдирал их, одну за другой, услышал, как скрипнула дверь, на мгновение показалась полоска света, и затем дверь хлопнула, закрывшись.

Послышалась немецкая речь. Мне – крышка.

– Кто идет? Стоять! Кто такой?

Я наконец отцепился от проволоки и метнулся обратно к краю проема, слыша, как гремят жестянки, но было уже поздно. Луч фонаря выхватил меня из темноты, и я быстро поднял руки вверх, не дожидаясь автоматной очереди.

– Ради Бога, не стреляйте! Я – рыбак! Простой рыбак!

Я выкрикнул это сдавленным от страха голосом, что было не так уж трудно, на французском языке с сильным бретанским акцентом.

Луч фонаря продолжал бить мне в лицо, но в ответ вместо выстрелов я услышал голос. На ломаном французском меня спросили, кто я такой. Я сказал: рыбак из Прент дю Шато на побережье Бретани. Мотор моей лодки отказал, я беспомощно дрейфовал по течению почти шесть часов, пока меня не выбросило на скалы к подножию утесов.

Должно быть, мои слова показались убедительными, к тому же и одет я был соответственно. Они стали обсуждать ситуацию на немецком языке, и по их речи я понял, что имею дело с обычными солдатами в карауле. Им показалось подозрительным, как это мне удалось взобраться на утес с той стороны проволочного заграждения – ведь это было совершенно невозможно.

Я опустил было руки, но мне тотчас же резко напомнили, что этого делать не следует. Луч фонаря упирался в мою физиономию; я услышал шуршащий звук металла – это отбросили кусок колючей проволоки, пару крепких немецких ругательств на приличном саксонском диалекте; через секунду ругавшийся оказался рядом со мной.

Я мог бы прикончить его на месте несколькими способами, но оставался тот, по другую сторону проволоки, и я терпеливо подчинился неуклюжему и неумелому обыску.

Он ничего не нашел, поскольку моя финка покоилась в ладони правой руки, которая была послушно поднята над головой; что касается маузера, то его, ловко прицепленный у поясницы, не мог бы обнаружить даже мастер по обыскам. Да ведь он и не рассчитывал ничего найти.

Он вытащил фонарь, нажал на кнопку и лучом указал на тропинку под колючей проволокой. Я послушно пошел по ней. Я не очень присматривался к его товарищу, мимо которого прошел, к тому же был слегка ослеплен светом фонаря, но у меня сложилось впечатление, что главным был тот, другой.