Леонид Могилев - Хранители порта

Потом был день, на исходе лета, вся художественная элита города разбрелась по своим жилищам и норам, а Клочков, не будучи членом элиты, тем не менее тоже находился дома, горевал, слушая программу «Маяк», для тех, кто не спит. «До свиданья лето, до свидания», — пелось как бы специально для Клочкова. Именно в этот Лиг под его окнами остановилось такси.

— Здравствуй, брат. Ты не спишь, брат? — И Петруха, переступив порог, обнял Клочкова и поцеловал в щеку, что Клочкову не понравилось. Надо сказать, что Петруха обладал склонностью к радушным объятиям, отчего все задумывались, ни бисексуал ли он. Но он просто был отчасти Ноздревым.

— Входи, — разрешил Клочков, так как ему было грустно. И Петруха вошел. Медленно переставляя ноги. Ссутулившись. Затем сел. Нет, не в кресло! На самый краешек стула. В глазах его мгновенно появилась влага, и казалось, что он с трудом сдерживает рыдания.

— Ты, конечно, не веришь мне больше, — начал он.

— Конечно, не верю, — подтвердил Клочков.

— Не веришь…

Петруха сидел, подперев голову руками. Такси с невыключенным счетчиком стояло у подъезда. Клочков слушал радио.

— Семейное серебро. Я не вправе говорить… Личная жизнь моей матушки… Я объехал уже всех знакомых… Семейное серебро… — И тут он наконец-то зарыдал. А потом заговорил, перемежая горячие слова всхлипами:

— Всего тридцать рублей. Мы вернем… Семейная честь. И Петруха встал на колени…

— У меня только пятьдесят, Петруха. Две по двадцать пять. Ты потом, пожалуйста.

— Дело решают секунды. Завтра… Завтра же вечером…

И Петруха, размазывая слезы по лицу, бросился к таксомотору.

Инженер Клочков не удосужился выглянуть в окно. Тогда бы он увидел, что, едва Петруха вскочил на сиденье рядом с водителем, сзади поднялась прикрытая пледом девица и такси с огромной скоростью рванулось по направлению загородного ресторана «Причал». Но Клочков не выглянул, и грусть его не проходила.

На этот раз Петруха не показывался Клочкову на глаза достаточно долго. Затем появился и принес в счет погашения долга три рубля. Так и шло затем. Три, рубль, пятерочка, чашка кофе, а однажды даже горячий белый батон по нарицательной стоимости, очевидно, украденный где-то по случаю.

Потом был день, когда первый снег падал медленно и роскошно на пляжи, дома, деревья и булыжные мостовые города, и такси опять остановилось около жилища незадачливого кредитора. Точнее, не у жилища, а за углом соседнего дома, вне пределов прямой видимости.

Едва Клочков раскрыл дверь на нервный звонок, Петруха оттолкнул его, ворвался внутрь, закрыл дверь, повернул в замке ключ, потушил в квартире свет и заперся в ванной. Клочков опять зажег свет, подергал запертую дверь санузла, потом ушел в комнату, немало не стесняясь других ее обитателей, лег на диван, отыскал в эфире вражеский голос и стал его внимательно слушать. Немного погодя Петруха вышел из ванной. Он трясся.

— Брат, — сказал он, — в меня стреляли. Только что. В дюнах.

— Что-то я никаких выстрелов не слышал.

— Что-то мы не слышали, — поддакнули члены семьи Клочкова.

— Возможно. У них были пистолеты с глушителями. Я могу описать внешность этих людей. Это страшные люди… Впрочем, тебе это неинтересно. Я ушел парком и проходными дворами. Я догадываюсь, кто их послал. Мне нужно уехать немедленно. Только двадцать пять рублей…

— А поди ты к черту, — сказал Клочков и вытолкал Петруху взашей.

— А так-то вот лучше, — подтвердила семья Клочкова хором.

Но когда Клочков в один прекрасный день (никакого другого названия здесь не подобрать) покинул завод «Акведук», Петруха не попомнил зла и устроил его монтировщиком декораций в театр «Голос». С тех самых пор деньги в бумажнике Клочкова не задерживались, а со временем не стало и самого бумажника. И печали оставили его.

— Да, таким именно я и представлял Петруху.

— Про него-то ничего не слышали?

— Да так, говорят кое-что. Повесили его.

— Как повесили?

— В городе Шарыпово. На телеграфном столбе. Но вы не переживайте. Он так бился в судорогах, что шнур лопнул. Его так и оставили, со шнуром на шее, со связанными руками, в ста метрах от его кооператива. Потом он очнулся и сбежал из города. Да и из Красноярского края. Больше не знаю ничего.

— Должно быть, теперь ему никогда ничего не сделается. Петруха вечен.

— А как насчет капитана Хапова?

— О! Это поэма. С ним-то что?

— Изменил Родине. Вначале перешел на сторону эстонцев, потом сбежал в Швецию, но был тайно вывезен и по приговору военного трибунала расстрелян.