Александр Бушков - Танец Бешеной

Даша прекрасно понимала, в чем тут загвоздка. Не хватает ни людей, ни времени, и порой, что греха таить, подобные легко просекаемые сыскарями несообразности с ходу объявляются начальством «излишним умствованием». Внешние приметы классического, не таящего сложностей преступления налицо, время поджимает, накапливаются новые дела, требующие полной самоотдачи, – и, если прокуратура не усмотрит незавершенности, прибавляется очередной «висяк»… С ней такое тоже случалось, так что она прекрасно понимала замотанного районного опера, ничуть не склонного изображать экранного искателя справедливости. Но и проверить ничего сейчас не могла. Сама она была убеждена, что это убийство вполне может оказаться еще одним камушком в мозаике, но не представляла, как это доказать…

В половине второго позвонил Гриша Файзулин, старый кореш майора Шевчука, сослуживец сначала по уголовке, а потом и по «Бармице», весьма искусно подбирая слова, договорился о встрече так, чтобы никто посторонний даже приблизительно не понял, где встреча состоится. Тут уж надо было взять Дашу под электронный микроскоп, чтобы догадаться, поди узнай с ходу, что за магазин расположен поблизости от того места, где в незапамятные почти времена Шевчук изловил семиклассницу Дашеньку в компании двух одноклассников при распитии одной-единственной бутылки «Лудогорского»…

Когда она с Федей спускалась по лестнице, навстречу попался жизнерадостный парижанин мсье Флиссак, к которому дежурная часть уже привыкла настолько, что один раз даже пустила на полчасика посидеть у себя и послушать радиопереговоры, идущие через пульт (должно быть, надеясь, что в полном составе попадет во французский криминальный бестселлер). После всех открытий, связанных с французом, Даша никак не могла относиться к нему по-прежнему – а неизбежное лицедейство утомляло. И оттого старалась побыстрее от него отвязаться, вот и сейчас, издали разведя руками, закричала:

– Тысячу извинений, мсье Флиссак, – операция!

– Мафия, я есть догадываться? – с ослепительной улыбкой непорочнейшего дитяти поинтересовался любитель потайных микрофонов.

– Она самая, злодейка, – сказала Даша и быстренько сбежала по лестнице.

Сложнее всего было скрыть обнаружение микрофона в ее покойной ханориковой шапке. И постараться, чтобы не поймать второго, особенно если учесть, что никто из ее группы пока что о двойном дне француза не знал. Пришлось, имитировав приступ дурного настроения, возмутиться как попало развешанной по комнате верхней одеждой и настрого потребовать убирать ее в стенной шкаф, все равно никак не использовавшийся. Ребята удивленно переглядывались, но приказ выполнили. А сама она все эти дни носила вместо зимней шапки белый вязаный колпачок, на котором микрофончик, подобный подсунутому французом, легко было нашарить на ощупь…

Увы, при виде беседки, где ее когда-то застиг майор за злодейским распитием слабенького винишка, в сердце не ворохнулось никаких ностальгических воспоминаний (а ведь в кого-то из своих тогдашних собутыльников была по-щенячьи влюблена, но не вспомнить уже, в которого…). Она велела Феде остановить машину в глубине двора, пересекла его и зашла в книжный магазин. Безжалостная поступь рынка настигла и это заведение, сеявшее разумное, доброе и вечное, – добрую половину протянувшегося во всю длину девятиэтажки зала уже занимали прилавки с корейско-китайским ширпотребом, пластмассовыми детскими игрушками и косметикой. Почти сразу же засекла, что следом за ней от самой беседки приклеился «хвост» – молодой парень без особых примет, в кожанке и черной шапочке, именуемой в народе непечатно. Медленно прошла вдоль прилавков – сначала тех, что с косметикой, а потом тех, что пестрели яркими обложками с полуобнаженными девицами, романтическими любовниками в старинных костюмах, зеленорожими монстрами и крутыми гангстерами. Лежала даже новинка месяца – сочиненная какими-то столичными борзописцами «Анжелика в Сибири». Даша ее уже как-то пролистала – судя по всему, московские подражатели имели весьма отдаленное представление не только о Париже семнадцатого века (это даже Даша поняла), но и о Сибири, простодушно именуя всех ее аборигенов «татарами» и красочно расписывая, как за санями Анжелики гналась разъяренная стая голодных медведей. Правда, надо признать, что постельные сцены (особенно та, где неукротимая маркиза совращает крутого воеводу прямо в приказной избе, у подножия дыбы) по сочности и скрупулезности ничем не отличались от иных творений законных Анжеликиных родителей…