Вячеслав Денисов - Горят как розы былые раны

– Яков Николаевич?..

– Поверните колесико, остановите течение жидкости…

– Вы с ума сошли?

Гессингхорст посмотрел на него невидящим взглядом.

– Именно так.

– Сейчас я позову доктора, – и Голландец поднялся. Но тут же ощутил стальную хватку чуть выше запястья. Словно защелкнулись кандалы галерного раба.

– Остановите капельницу, и я скажу вам то, до чего вы никогда не додумаетесь.

Голландец сел на место и стал внимательно рассматривать серое лицо Гессингхорста.

– Остановите. Как только раствор перестанет в меня вливаться, у меня останется минута. Этого хватит. – Понимая, что просьбы не находят понимания, Гессингхорст взмолился: – Голландец, картина убьет тысячи… Как вы не понимаете?

– Еще как понимаю.

– Понимаете?

– Да. Я видел полотно. Оно висело в моем доме. Я часами смотрел на него. «Ирисы» я выкрал у Лебедева, чтобы «убить» их. Но потом утратил картину и сейчас снова ищу. Вы не можете рассказать мне ничего нового. Простите, Яков Николаевич…

– А вы уверены в этом?

– В чем? – не понял Голландец.

– Что знаете все? – И Яков Николаевич поманил его пальцем. Когда ухо Голландца коснулось губ старика, тот зашептал: – Поверните колесико… Я знаю, я вижу – уже не жилец… Дальше будет только хуже. А вам я помогу…

Голландец выпрямился. Мгновение подумал и провернул колесико на капельнице. В капсулу над головой больного жидкость поступать перестала.

– Кто, кроме вас, смотрел на «Ирисы» и не одурел?.. Есть такие?

Губы Гессингхорста дернулись.

– Отвечайте быстрее…

«Жена Заманского. Но она не сошла с ума».

Он никогда не показывал картину Соне. И сейчас, слушая Гессингхорста, мысленно себя за это благодарил. Едва заходит речь о Ван Гоге, многие тут же вспоминают не «Стул Гогена» и не «Едоков картофеля», а суммы. Кто знает, не пришло бы в голову Соне оценить картину с этого ракурса…

– За последние тридцать шесть часов – один.

– Умоляю вас. Когда будете смотреть на картину, не рассматривайте ее с точки зрения стоимости. Мне кажется, в этом все дело… Мне никогда не узнать обстоятельств, при которых было написано это полотно. Но в них-то все дело, Голландец… Только в них. Когда бы знать, когда бы знать…

«Что-то новое в моих исследованиях».

– Но я-то не спятил, а, Яков Николаевич?

На губах старика начал проступать фиолетовый оттенок.

– Это меня и удивляет. Ибо смотреть на «Ирисы» просто как обыватель вы бы не стали. Вы бы непременно приценились. Но ничегошеньки-то с вами не происходит. Странно. А сейчас прощайте. И найдите «Ирисы»…

Как только раздался последний вздох, Голландец вынул носовой платок, протер спинку кровати, на которую опирался. Повернул колесико капельницы, пустил раствор. И вышел.

Сержант стоял и наблюдал, как из палаты, соседней с той, в которой находился подследственный, вышел привязчивый врач. Тот держал у уха телефонную трубку и своим бестолковым языком растолковывал что-то невидимому собеседнику.

– Да, да, Ирина Павловна, внутривенно два куба ноотропила, Кавентин также внутривенно, физраствор… Можно семакс по капле в каждый носовой ход. Нет, антибиотики исключены.

Остановившись напротив стража порядка, продолжавшего караулить в дверях покой какого-то больного, Голландец еще раз строго посмотрел на высокие ботинки стража порядка.

– И бахилы… Вы уж, пожалуйста, соблюдайте стерильность отделения.

Халат и стетоскоп он скинул в мусорный бак по дороге к Лебедеву, даже не выходя из машины. Протянул руку в окно и выбросил.

Некоторое время на душе лежала тяжесть, но вскоре она сошла на нет.

К дому Лебедева он подъехал спустя тридцать шесть часов после знакомства. Как много событий произошло за это время. Тридцать шесть часов забрали у Голландца все, что он накапливал последние несколько лет.

На пороге его встретили знакомые все люди. Двое в костюмах.

– Вы, девочки, рубашки меняете когда-нибудь? – бросил Голландец, проходя мимо них. – Или в ваших гардеробах по двадцать рубах одного цвета?

– А вы все в джинсах и застиранных футболках?

– Ну, это же мне приходится лазать по стройкам, а не вам. Вы-то за углом сидите, пока придурки из военкомата картины из чужих тачек тянут. Однако мы разговорились. Куда идти? Где сам?

– В гостиной.

И они повели его, как водят по тюрьмам приговоренных к электрическому стулу. Разве что руки не держали.

– Не против, если осмотрим?

– Да ради бога, – фыркнул Голландец, поднимая руки и разворачивая над головой чупа-чупс. – Я же знаю, что вы день напрасно прожили, если мужчину не потрогали.