Вячеслав Денисов - Горят как розы былые раны

На всех стенах висели картины. Их рамы могли соперничать своею скромностью с рамами Толстого и Горького в кабинете литературы, но несколько из картин были обрамлены золотом, сказал бы Голландец, если бы ему до этого хоть раз довелось увидеть такое количество желтого металла.

Он стоял, сжимая кулек все сильнее и сильнее. И из него на пол, по одной, падали леденцовые конфеты. Он не обращал на их каменистый стук никакого внимания. Голландец ничего не слышал, кроме шума в голове, и ничего не видел, кроме картин.

– Юноша, вы обезумели? Зачем вы беззубой бабке принесли леденцы?

Оторвавши взгляд от стены, Голландец спохватился и протянул старухе кулек. Все сейчас происходило вопреки времени и образам в нем. Словно выхваченные из потока реальности ирреальные мгновения на полотнах…

– Вас так чарует импрессионизм?

Голландец кивнул.

– Я напою вас чаем.

Голландец еще раз кивнул, на этот раз смущенно.

– Я завтра умру, юноша, – произнесла старуха после второй чашки чая, – поэтому будем кратки. Вам нужно отыскать Головина.

После первой порции информации вторую он воспринял не сразу.

– Отчего вы все молчите, зимородок?

Сковавшие его рот годы никак не могли победить его врожденную способность, и поэтому Голландец всегда, когда был изумлен и ему не хватало времени вспомнить, что склонен к немоте, начинал шевелить губами. Покачав головой, старуха поднялась и направилась к комоду. Через минуту перед Голландцем лежала ученическая тетрадка в клеточку, в которой не хватало нескольких листов, и шариковая авторучка за тридцать пять копеек.

– Я иногда краду отсюда листы, чтобы написать письмо сыну, – сообщила старушка, усаживаясь и поднимая блюдце с чаем. – Вчера снова писала. Рассказала, как со мной обошлись. Да заодно и попрощалась.

«Почему ваш сын не заберет вас к себе?» – быстро набросал на листке Голландец и показал старухе.

Найдя на груди пенсне, она освободила запутавшийся в оборках платья шнурок, прочла и снова занялась чаем.

– Он не может этого сделать.

«Он не может приехать, даже когда вы попрощались с ним?»

– Он умер десять лет назад от сахарного диабета.

Если бы не картины на стенах и стол в углу комнаты, на котором лежали несколько чистых, состарившихся вместе с хозяйкой палитр, если бы не несколько десятков лежащих, как стволы на лесоповале, кистей, Голландец непременно решил бы, что имеет дело с сумасшедшей. Иначе как объяснить ту схватку с Ведьмой в музее, сообщение о завтрашней кончине и письмо сыну, который умер в семьдесят шестом году?

– Человек обязан с кем-то общаться, иначе перестанет быть человеком, – сказала старуха, перебирая на пальцах перстни, которые никогда не носила в музее. – Одиночество, милый друг, – это когда некому рассказать свой сон. – Помолчав, она словно вынужденно добавила: – А ведь я знала, что ты явишься.

Голландец поднял брови.

– Ты не такой, как все. Не лучше и не хуже. Просто – другой. Объяснил бы кто-нибудь старой дуре, как можно писать четырьмя пальцами…

Голландец посмотрел на руку. Он вспоминал об отсутствии пальца на руке, только когда перехватывал кисти маленького номера. Они выскальзывали из его больших рук.

– И, бог свидетель, как хотела бы я посмотреть на полотно, написанное твоей пятерней.

Об этом Голландец вообще никогда не задумывался.

Несколько мгновений она не отрывала изучающего взгляда от лица Голландца, а потом вдруг обронила:

– А быть может, он у тебя был лишний, и Господь отнял его у тебя, а, мальчик?

Голландец почувствовал непреодолимое желание вернуться в плохо нагретую комнату старухи на другом конце города. Здесь все было на удивление неправильно. Необоснованный запах свежести, необъяснимость яркого, почти праздничного света из обыкновенной лампочки в шестьдесят свечей. И, наконец, цвета. Все предметы в этой квартире словно опрыскали водяной пылью – Голландец видел их цвет до самой глубины. В мир, который ему сейчас хотелось поскорее покинуть, он знал, ему захочется вернуться завтра же.

– Вот адрес Головина. – Старуха, закончив разглядывать Голландца, написала что-то на листке и вырвала его из тетради. На обратной стороне она стремительным почерком набросала несколько фраз. – Ты найдешь его и скажешь, что от Беловой. Впрочем, я там все написала. А теперь спеши домой, юноша, и да пребудет с тобой бог.

Поднявшись, она протянула ему руку.

Он взял ее и почувствовал тепло. Невидимая сила проникла в его руку и растопила холод ладони.