Андрей Константинов - Журналист

Обнорскому все время, пока он был в «десятке», не давала покоя мысль, что его все-таки обязательно должны дернуть куда-то на отдельный разговор. Ведь в Адене никто так и не проявил интереса к истории с пропавшим оружием. Там это еще как-то можно было объяснить гибелью Царькова и общей неразберихой после резни. Но в Союзе… Комитетчик ведь не самодеятельностью занимался, в Москве должны были знать, что оружие до палестинцев не дошло… Должны были знать и о том, что Андрей пусть не до конца осознанно, но принимал участие в этой эпопее. Значит, его обязательно надо было детально расспросить обо всем, если, конечно, принимать за отправную точку рассуждений действительное желание московских начальников Царькова разобраться во всей этой темной истории. Но в «десятке» Обнорского ни на какой отдельный разговор никуда так и не вызвали. Никто ни о чем не расспрашивал его и позже. Андрей постепенно начал приходить к выводу, что либо Царьков действительно ничего не успел сообщить в Москву о том, что переводчик Седьмой бригады знал больше, чем ему полагалось, что вызывало массу вопросов и сомнений, либо в Москве было просто принято решение похоронить всю эту историю по каким-то неведомым Андрею соображениям. А раз так, то самым умным и безопасным было действительно попробовать обо всем забыть. Не было ничего, и все. Забыть…

Никаких особых подписок у ребят брать не стали: им лишь напомнили о тех, что они давали в ЦК до отправки в Йемен, а о них и так ребята не забыли.

К двум часам дня Новоселов и Обнорский закончили все свои дела в «десятке» и, отдуваясь, как после кросса, выскочили на Арбат. С одной стороны, их радовало, что они управились так быстро, с другой — они чувствовали некую трудно формулируемую обиду: никому они не были нужны, от них избавились, как от бедных родственников, не сказав толком даже доброго слова, которое, как известно, и кошке приятно. Если они выполняли интернациональный долг и «крепили на дальних подступах рубежи Родины» — разве трудно было сказать ребятам простое «спасибо»? Они ведь не кур воровать в самоволку бегали, в конце-то концов…

С другой стороны, как нормальные наемники, Новоселов и Обнорский получили по тем временам огромные деньги, только не радовали они, а, что называется, жгли ляжки. Не все ведь измеряется деньгами, хотелось чего-то еще, а вот этого «чего-то» как раз и не было. У Андрея плюс ко всему щипало сердце из-за окончательного разрыва с Машей. Конечно, к этому шло уже давно, но уж больно «вовремя» случилось окончательное объяснение — не дай бог никому, вырвавшись живым из мясорубки, услышать от жены, что все кончено… Даже если нет уже былой любви к жене — все равно это жестокий удар по нервам, которые и так-то хуже некуда…

Невеселые думы о Маше причудливым образом переплетались с мыслями о Лене, которые Обнорский старательно от себя гнал. Положим, стюардессу, о которой Андрей не знал ничего, кроме имени и даты ее последнего рейса на Аден, можно было бы найти. Но вот стоило ли это делать?… Неизвестно, что Лена рассказала об их с Тамарой спасении (спрашивали-то наверняка, это ясно), и в этой ситуации привлекать к себе лишнее внимание поисками стюардессы было бы просто неграмотным решением. А если кто-то сопоставит рассказы стюардесс с заинтересованностью Обнорского? Что тогда? Ответ на этот вопрос тонул в тумане зыбких предположений, которые, впрочем, все сходились в одной точке: никто Андрея за убийство двух палестинцев по голове не погладил бы — последствия могли бы быть только печальными или совсем печальными… Значит, и Лену нужно было забыть… Забыть…

Была еще одна причина, по которой Обнорский не хотел искать стюардессу. После «сделки» Андрея с Грицалюком (а полковник-то, кстати, сразу срубил, что за «лейтенанты палестинские» спасли девушек в Кресенте) в нем что-то надломилось, было ощущение глубоко запрятанного в морщинах души стыда, будто предал он кого-то… Хотя — кого? Абд эль-Фаттаха? Так он Обнорскому не был ни сватом, ни братом. Назрулло? Маленький таджик погиб до последнего разговора с грушником, а мертвым, как известно, все равно живые ничем помочь не могут… Или все-таки могут? Гнал от себя Андрей эти мысли, сам себе не хотел сознаваться, что Лена, если бы они все-таки встретились, сразу напомнила бы ему слишком многое из того, что ему хотелось забыть. Забыть…

Из состояния оцепенелой задумчивости Андрея вывел Илья. Оглянувшись на здание Генштаба, он с непередаваемым выражением на лице харкнул на тротуар, потом достал сигарету и сказал: