Геннадий Васильев - Я из тех, кто вернулся

Булочка выкапывал из снежной каши брустверов саперные лопатки, вытаскивал облепленные землей автоматы, тянул за узкие лямки ледяные пузыри вещмешков. Груда оружия скопилась возле его ног.

– Имущество, имущество беречь надо, – сердито бормотал старшина, – что ж это такое? Безобразие! Все бросили… Все закопано, запорошено…

Он внимательно осмотрел один из автоматов. Предохранитель был снят на положение «огонь». Ствольная коробка покрылась мутным слоем льда. Дульный компенсатор забился снегом. Булочка прочистил его пальцем, приподнял ствол вверх, нажал на тугой спусковой курок. Послышалась раскатистая автоматная очередь, полетели в стороны куски льда, поплыли по стволу, цевью грязные потоки тающего снега. Сверкнула на свету мокрая вороненая сталь.

– Во-от это да! Вот это оружие! – Булочка крякнул с удовольствием. – Настоящая машина! Ничего не боится! Только что был кусок неизвестно чего, а теперь блестит, как новенькое. – Он приложился губами к теплой стали, причмокнул языком:

– Тепленькое! Чудо-печь!.. – Толкнул в бок рядом сидящего солдата: – Возьми вот, руки погрей. Только смотри, не обожгись.

– Товарищ старшина, – вдруг раздался чей-то отчаянный крик, – идите сюда. Скорее все идите сюда… Здесь Гюльчатай умерла…

– Что-о! – заорал Булочка и рванулся следом за всеми к разрытой снежной яме.

Гюльчатай лежала в яме, вся покрытая въевшимся в кожу снегом, окостеневшая, с надломанными вдоль вздыбленной челки ушками.

– Вот и все-е, – охнул кто-то. – Отмучилась, бедняга… Замерзла начисто. Прощай, Гюльчатай…

– Не выдержало животное, – засопели вокруг.

– Совсем укатали сивку крутые горки…

– Не снесла тягот военной службы…

– Хоть поела она вчера, бедолага, досыта перед смертью…

– Только, братцы, тихо… Молчок… Осеневу ее не показывайте…

– Лучше ее снегом забросать…

– Ага… Не переживет Осень…

– А где сам Осенев-то? Где-е?..

По разбитой солдатскими сапогами тропе медленно поднимались Богунов и Матиевский. Между ними устало и безразлично шагал Осенев. Он обнимал посиневшими пальцами овечью телогрейку. Под глазами выступали синие отечные круги. Временами он заходился безудержным мокрым кашлем, сплевывая на снег сгустки крови. Отсутствующий взгляд проплывал по вершине, истоптанному снегу, солдатам, не останавливаясь ни на чем.

Шульгин оставил своих подопечных, подбежал к Осеневу, заглянул в потухшие глаза, положил руку на пылающий лоб.

– Что с тобой, Женя, что? Как себя чувствуешь?

Осенев вырвал голову, судорожно согнулся, с шумом заклокотало в горле, вырвалась изо рта красная слюна, потекла вниз под ноги.

– Не может он говорить, – Богунов мрачно пнул ногой снег. – Вместо слов кашель с кровью. Вот чем оборачиваются для некоторых игры в войну…

Матиевский кусал губы, в глазах у него стояли слезы.

– Плохо, товарищ лейтенант, совсем плохо. Не может Женька сам идти. Пробовали его нести, зубами скрипит… Плюется…

Шульгин почувствовал комок, вставший в горле, тихо сказал:

– Ну, вот и все! Сегодня мы сделали последний шаг в сторону от полка…

Он поднял голову и неожиданно услышал сердитый голос, хлестнувший всех будто бичом.

– Лейтенант Орлов, немедленно доложите обстановку, состояние дел.

Шульгин обернулся. Позади него стоял начальник штаба Рыков. Он суетливо стягивал с пальцев новенькие кожаные перчатки, странно косил глазами. Рыков выглядел уже не таким свежим и бодрым, как вчера, но спину старался держать прямо, вывернув назад плечи, по-строевому, стрункой выпрямив ноги в коленях.

– Все ему игрушки… не наигрался в войну, – послышался за спиной у Шульгина тихий ненавидящий голос Богунова.

– Ага… Не проняло его еще… Смотри, хорохорится, – эхом отозвался Матиевский.

Орлов стоял перед Рыковым невозмутимо, покачивая в руках горячий ствол автомата.

– Если докладывать по форме, товарищ майор, то ни потерь, ни раненых нет. Огневого контакта с противником тоже не было. Противник, скорее всего, скрылся от холода в каком-нибудь теплом кишлаке. А если по существу, то состояние солдат еще хуже, чем если бы они все были ранены. Вы бы могли не спрашивать. Это можно видеть собственными глазами.

Рыков продолжал покачивать головой.

Андрей подошел ближе и вдруг заметил в глубине глаз Рыкова изумление. Это изумление пряталось под сдвинутыми бровями, за решительными жестами и твердо поставленным голосом. Рыков был потрясен и растерян. Еще вчера от него исходил неудержимый напор, неугасимая энергия, жажда немедленных, безотлагательных действий. Сегодня его пальцы нервно дрожали, и он долго жевал губами, прежде чем что-нибудь сказать.