А сам думал: боже, как осточертел мне этот английский идиот! Скорее бы от него отвязаться, выполнить свой долг, а то закроют, сволочи, выезд за границу или подложат другую свинью, это они умеют, вот когда помочь надо, сразу ретивость пропадает: сколько намучился в прошлом году из-за постройки бани на собственном дачном участке! Конечно, знал, что запрещено, но думал, что органы помогут. подумаете, преступление!
Вывернули на шоссе, зажатое зелеными заборами государственных дач, еще повиляли, проехали пару «кирпичей» и прибыли на точку. На даче к делу перешли не сразу, не спешили, создавали атмосферу, пили шампанское, слушали Баха, вели беседы о культуре и ее роли в истории цивилизации. Почему греческое искусство осталось самым великим в мире? Потому что красоту можно понять лишь из обладания мужчиной мужчины. Женщина, по сути дела, — это совсем другое существо, с ней нелегко найти общий язык. Женщины — это другое племя. Греки вообще предпочитали мальчиков, но у нас в стране даже подумать об этом страшно. А как все было красиво и благородно во время афинских ночей! Тогда вообще люди жили разнообразней, понимали, что любое усреднение ведет к смерти, больше радовались жизни, осознавая ее быстротечность, — чудесное качество, погибшее с появлением христианства и веры в жизнь загробную. И терпимости было больше: с одной стороны, бесконечные мальчики, с другой — процветающий остров Лесбос, с каждым веком на людей наваливались условности, а теперь и не продохнуть. Нет, античный мир был удивителен, и колонна с фаллосом в храме Дионисия — лучшая ода человечеству, и вообще фаллос — центральная тема античности, и никуда от этого не деться нынешним фарисеям. И пьяный Силен со своим безумно огромным — тоже гимн. А разве не великолепны камни с головами Гермеса или Приапа, обычно стоявшие в вишневых садах для отпугивания скворцов, из середины которых торчит напружиненная мощь? Разве ученик, придерживающий голову блюющего учителя, не человечнее всех гуманистов Просвещения? Мальчик, юноша — идеал греческой красоты, а у нас на родине лишь за одни эти мысли можно загреметь на Колыму.
Объятия Леонида, сильные и медлительные. Яростно, до потери сознания.
И вдруг.
Загремели двери, и на сцене уверенно появились хмурые милиционеры, вошли спокойно и без стука, застав всех участников в разгаре действа.
Общая паника, возгласы негодования.
Напрасно, товарищи, возмущаетесь. Чем вы тут занимались? не знаете Уголовного кодекса?
Функционировали четко — никто и пикнуть не успел, — в один момент полуодетых и растерянных затолкали в черный «воронок» и повезли в ближайшее отделение милиции, где рассовали в разные комнаты, выставив охрану, а через час развезли каждого в отдельности (конспирация!) по домам, отблагодарив и выдав за труды денежное вознаграждение.
Всех, кроме англичанина.
Как внезапно на смену счастью приходит беда!
Запахи гуталина, грубые окрики, сняли часы, очистили карманы. Он тихо молился Богу и обещал ему регулярно ходить в церковь и постоянно поминать родителей, он обещал ему делать все, что угодно, — лишь бы весь этот ужас прошел и не возвращался никогда.
Наконец втолкнули в кабинет, где каменно возвышался над столом товарищ Чикин, а товарищ Громов сидел сбоку на стуле, его физиономия отливала такой исключительной свирепостью, что у Джона от страха отнялся язык, а тут он еще обнаружил незастегнутость ширинки (удар в сердце джентльмена!), попытался привести себя в порядок, но руки дрожали, «молнию» заклинило, и все выглядело крайне нелепо.
— Садитесь, господин Уоррен, — приказал Чикин, одетый в форму полковника милиции, и Джон, оставив безнадежную возню с ширинкой, покорно сел и утер платком пот со лба. — Что ж, вы захвачены с поличным вместе со своими соучастниками. Все это пахнет судом и суровым приговором.
Стеснительный Петр Иванович, давя комплексы, сдвинул брови и сделал такую свинцовую паузу, что отяжелел весь кабинет, кстати, по паузам он был большой мастак еще на партийной работе, не раз опробовал их на собраниях: от внезапно наступившей тишины аудитория сразу напрягалась, разговорчики смолкали, взоры заострялись на ораторе, и любая банальность превращалась в монументальный афоризм.
— Я английский подданный, у меня иммунитет, — слабо пикнул Джон, с трудом вспомнив завет внутрипосольской инструкции на случай задержания властями, — я прошу вызвать английского консула.
— Английского консула? — нарочито развязно хохотнул Чикин, чувствуя себя не в своей тарелке. — Да он в обморок упадет, если узнает, чем вы тут занимались. Может, и посла сюда вызвать? Или королеву?
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу