Андрей Дышев - Горячая тень Афгана

Я молча кивнул. Раскрыть рот в этот момент у меня не хватило сил. Я не представлял, как буду пить чай, если Бленский вместе со своим заведением вызывал у меня крепкое отвращение.

— Бошляев! — крикнул лейтенант удивительно тонким и визгливым голоском. — Два чая!.. С сахаром? — уточнил он у меня. Я отрицательно покачал головой. — Один без сахара, Бошляев!

— Ну, как там? — спросил Бленский, почти наполовину раскрошив карандаш. Ему никак не удавалось обнажить грифель.

— Где — там?

— На границе.

— Стреляют, — односложно ответил я. — А у тебя?

— А мы запаиваем в гробы и отправляем.

Губы и мелкие зубки Бленского стали серыми от грифеля. Убедившись, что заточить карандаш таким способом не удастся, Бленский собрал ладонью мокрые щепочки и вытряхнул их в стакан. Я почувствовал, что если сейчас не выйду на воздух, то меня стошнит. Но надо было терпеть.

Вошел голопузый солдат. Морщась, он нес горячие стаканы в руках, поставил их на стол и тотчас принялся дуть на пальцы.

— Который с сахаром? — спросил Бленский.

— Этот, — показал Бошляев обожженным пальцем.

Лейтенант не поверил, поднял стакан, отхлебнул и поморщился.

— Соврал, пес, — лениво укорил он солдата. — Этот без сахара. Это товарищу, — и придвинул стакан мне. — Угощайся, пока горячий. А я люблю с сахаром. Я вообще люблю сладкое.

Черные пряди снова отклеились от его лысины и стали свисать, как уши спаниеля.

— А почему они еще в полку? — спросил я, поглядывая на чай, как на трупный яд.

— Вертолета пока не дают. Да все равно «Черный тюльпан» вылетает только по четвергам.

— Так ведь… — начал было я, но замолчал, потому как страшно было произнести «так ведь жарко». Но Бленский понял.

— А это ничего, — ответил он, низко склонившись над стаканом, так, что его спаниелевы уши коснулись стола, и стал шумно отхлебывать чай. — В медпункте все знают… Печенье хочешь?.. Там сначала надрезают все крупные артерии в коленных и локтевых суставах, — Бленский провел ладонью по сгибу руки и ног, — и закачивают туда большим шприцем формалин. Под давлением. Когда капельки покажутся в глазах — ну, будто труп плачет — значит, полна коробочка. И жара уже не страшна.

— А цинковые гробы… — едва слышно произнес я.

— Цинковые гробы — это уже наша работа. Их нам по спецзаказу готовит одна крутая фирма. Да, Бошляев? — крикнул он, словно солдат стоял под дверью, но, как ни странно, Бошляев утвердительно отозвался. — Получаем, одеваем в новую форму — если, конечно, есть, на что надевать — кладем, запаиваем и — домой!.. Слушай, я все никак не могу вспомнить твою фамилию.

— Вацура.

— Вацура? — Он наморщил лоб. — Нет, не припомню.

— Так я ведь еще вроде как живой, — очень нехорошо пошутил я. — Откуда тебе знать мою фамилию?

— Не надо! — погрозил мне Бленский тонким пальчиком с синеватым ноготком. — Я очень многих знаю камээсовцев. У меня хоть должность еще та и пить спирта приходится много, чтобы мозгами не поехать, но со мной многие хотят иметь отношения. Так зачем пришел, Вакула?

— У меня несчастье, — сказал я, и голос, как ни странно, звучат искренне и трагично. — Погиб мой сослуживец по Афгану.

— Кто такой?

— Локтев.

— Ах, Локтев! Не знал я, что вы служили вместе в Афгане. Там он, — сказал Бленский и кивнул на стену.

— Можно взглянуть?

Бленский оторвался от стакана и с любопытством посмотрел на меня.

— А в обморочек мы не хлопнемся? У нас нервишки крепенькие?

Мы вышли в коридор, пошли в его самую темную часть. Бленский провел рукой по стене, нашел включатель, зажег тусклую лампочку и открыл металлическую дверь.

Зал немного напоминал душевую, потому как был отделан белым кафелем. Вдоль стен стояли каталки, под потолком висел мощный светильник, посредине стоял стол с никелированными инструментами.

Локтев лежал у окна на каталке, накрытый пожелтевшей простыней. Простыня была коротка, ее не хватило на ноги. Комок застрял у меня в горле. Хотелось откашляться, но я боялся нарушить тишину. Покойник в морге — совсем не то, что на поле боя.

Бленский подошел к телу, приподнял простыню. Иссиня-белое лицо, полуоткрытый рот, полуприкрытые глаза. Казалось, Локтев что-то не договорил, что-то не доделал.

— А куда… он стрелял?

Бленский обнажил грудь. Под левым соском чернела дырочка.

— В сердце. Из табельного «Макарова».

— Навылет?

— Нет. Так и лежит с начинкой. Судмедэксперт еще не работал… Здоровый мужик был, да?

Здоровый — не то слово, подумал я. В Афгане выжил, на берегу Пянджа выжил. Выбрался в Душанбе, куда доносятся лишь отголоски войны и где, казалось бы, можно планировать свою жизнь на годы вперед. И вдруг — выстрел в сердце.