Андрей Дышев - Горячая тень Афгана

Я уже не спешил и поднимался спокойно. На белом валуне, вросшем в тело холма, как зуб, стоял Глебышев. Я узнал его по долговязой фигуре.

— Кирилл? — уточнил он на всякий случай.

— Он самый. Все нормально?

— Геру задело.

Сержант протянул мне руку, помогая запрыгнуть на валун. Герасимов сидел у минометной трубы, держась левой рукой за предплечье.

— Чем это тебя?

— Из «Калашникова».

У меня был перевязочный пакет. Я вытащил резиновый мешочек из нарукавного кармана, зубами отодрал край и наложил повязку на руку Герасимова. Тот сопел, сдерживая стон.

— Сам сможешь спуститься?

— А вы? — спросил Герасимов.

— Мы сбегаем к овчарне, посмотрим, чем в такие душные ночи занимается пастух.

— Ты что, орден зарабатываешь? — спросил Глебышев.

По его тону я понял, что он не пойдет. Собственно, я был не прав. При чем здесь этот парень? Почему он должен был снова рисковать жизнью?

— Ладно, — сказал я, поднимаясь. — Возвращайтесь в отделения.

— Ты меня не понял…

Тон уже совсем иной. Сержант не хотел казаться трусом. Я помог ему:

— Я не подумал о нем, — кивнул на Герасимова. — Его нельзя оставлять здесь одного.

Герасимов не стал возражать. Глебышев охотно подчинился. Я крикнул, уже отбежав на десяток метров:

— Глебышев, остаешься за меня!

— С радостью, — отозвался он.

Мне показалось, что я с крутого обрыва нырнул в воду. Как только побежал вниз, увлекая за собой булыжники и песчаные оползни, наступила гробовая тишина. Когда мозги пропитываются грохотом боя под завязку, то внезапной тишины пугаешься, как смерти. Я бежал в звуковом вакууме, заполняя его хрипом своего дыхания и частыми ударами сердца.

Медленно и трудно светало. Я уже различал крупные камни, ямы и мог бежать достаточно быстро, без риска сломать себе шею. До овчарни — километра два, а точнее, минут пятнадцать бегом. Но эти минуты пролетели как одно мгновение. Я едва успел привыкнуть к тишине, как оказался на «балконе», нависающем над крутым обрывом, с которого Герасимов следил за овчарней. И сама ночь, и все, что случилось под ее покровом, теперь уже казались сиюминутным эпизодом, наполовину придуманным, почти нереальным. Может быть, это потому, что ночью человек преимущественно живет в мире сновидений?

Я оказался рядом с овчарней вовремя: в плотной тени глубокой ложбины двигалась группа людей. Они уходили по тропе на север, к автомобильной трассе. Минуту я наблюдал за ними, затем группа растворилась в сумерках.

Овчарню я обошел вокруг, заглянул во все сараи и подсобки. Меня облаяли истеричные псы, но тронуть не посмели. Овцы, стуча копытами, толпились в дальнем углу сарая, смотрели на меня черными глазами, нервно дергались от моего малейшего движения. В боковой подсобке, где была ночлежка пастуха, я нашел несколько спущенных автомобильных камер, висящих на гвозде. Камеры были влажными, местами выпачканными в глине.

Все правильно, думал я, одна группа отвлекает, обстреливая заставу, а вторая при этом спокойно пересекает Пяндж.

Я вышел на тропу, пересекающую ложбину, по которой ушли люди, и побежал по ней вверх. Мне казалось, что они ушли недалеко, и я быстро разыщу — их среди холмов, похожих на утратившие грани египетские пирамиды, но контрабандисты оказались резвыми ходоками, и я увидел их лишь тогда, когда они спустились по лугу к шоссе.

Нас разделяло не меньше километра, и без бинокля я сумел увидеть только серые фигуры людей, мешки и небольшие ящики, в каких обычно перевозят сигареты. Люди стояли на краю поля, а когда к ним подъехал зеленый, с крытым кузовом, «ЗИЛ», быстро погрузили свой груз. Я думал, что они тоже влезут на машину, но «ЗИЛ» тронулся с места и поехал по шоссе. Через минуту-вторую я потерял его из виду. Люди стали расходиться по сторонам. Двое пошли по шоссе, один пересек дорогу и направился через поле, еще двое поймали попутку и поехали в противоположную сторону. На моих глазах группа растаяла, как ветер срывает с дерева и раскидывает по лесу опавшие листья.

Я перестал скакать по лугу, как вырвавшийся на свободу конь. Сплюнул, выругался смачнее, чтобы отвести душу, потом остановился, сел на траву.

Ничего нового я не узнал. Все идет своим чередом. Мы ползаем под пулями, пастух пасет овец, контрабандисты таскают через Пяндж травку. Стоило ли оставлять взвод, чтобы еще раз убедиться в этом?

Игнатенко с почерневшим лицом, ввалившимися глазами и потрескавшимися губами, похожими на высохшие хлебные корки, стоял передо мной и сжимал кулаки.