Владимир Гриньков - Министерство мокрых дел

– Здравствуй, – сказал я.

Чуть дрогнули ресницы. Поздоровалась.

– Прости, я не мог прийти раньше.

Никакой реакции.

– Доктор сказал мне, что тебя скоро выпишут, – солгал я, выдавая желаемое за действительное.

И снова никакой реакции. Мне показалось, что Ольга не в себе.

– Теперь я буду приходить к тебе каждый день.

Ее руки были укрыты стареньким больничным одеялом. Я не видел запястья, по которому Ольга полоснула лезвием.

– Я тут тебе принес кое-что. Ты скажи, чего тебе хочется, я завтра привезу.

Она смотрела на меня и явно слышала все, что я ей говорил, но молчала, будто в результате всех неприятностей потеряла способность говорить. В палате было сумрачно и прохладно. Сильный запах лекарств. И этот Ольгин взгляд. Под ним мне стало холодно.

Доктор за моей спиной выразительно кашлянул. Я сделал вид, что не услышал его призыва обернуться.

– Тебя не ограничивают в рационе? – спросил я у Ольги. – Я мог бы принести фруктов.

Слабое движение уголком рта в ответ. Фрукты ее не интересуют.

– Может быть, какие-то соки, – не сдавался я. – Или шоколад. Ты хочешь шоколада?

Та же гримаса в ответ. Доктор в дверях снова кашлянул. Я обернулся. Доктор показал взглядом, что для первого раза достаточно.

И тут Ольга заговорила. Я даже вздрогнул от неожиданности, услышав ее голос – обычный, совсем не слабый, против ожидания.

– Я не хочу жить, – сказала она. – Я не буду жить.

– Ну что ты! – заволновался я, но Ольга меня оборвала.

– Уходи! – сказала она.

Перевела взгляд на потолок. «Если это правда, я уйду», – сказала она мне совсем недавно, как раз перед тем, как погиб ее муж. Ей уже сообщили про Бояркова.

– Ты знаешь об Антоне?

– Да, – ответила Ольга односложно.

– Извините, – подал голос доктор.

Пора уходить. Я поднялся.

– Приду завтра, – пообещал я Ольге.

– Не надо.

Я склонился и поцеловал ее. Кожа была прохладной. Ольга как будто удалялась от меня, становилась чужой. Я вышел из палаты. Доктор закрыл дверь, загремел ключами.

– Переведите ее из этого карцера, – попросил я. – Иначе она сойдет с ума.

– Нельзя.

– Почему?

Он посмотрел на меня профессиональным взглядом врача – взглядом человека, который знает больше, чем может сказать.

– Вы же видите, в каком она состоянии, – сказал он со значением.

– Думаете, может повторить попытку?

– Она непременно ее повторит. Сразу, как только доберется до какого-нибудь острого предмета. Тяга к самоубийству у нее прямо маниакальная. Это болезнь, поймите.

– И вы ее лечите?

– Да.

Они не приводили ее в чувство после первой попытки самоубийства. Они пытались предотвратить новые.

– Значит, она еще побудет у вас?

– И довольно долго.

– Вы говорили с ней?

– О чем? – не понял доктор.

– Почему она это сделала.

– Неприятности, – ответил он коротко.

– Неприятности – вообще? А не какие-то конкретные?

– Иногда в жизни человека начинается черная полоса. Ничего радостного, накапливаются одни отрицательные эмоции. Дальше дело известное. Депрессия, состояние непрерывно ухудшается, выхода не видно, и заканчивается все нервным срывом.

– Попытка самоубийства?

– Например. Хотя это вовсе не обязательно.

Я догадывался о причинах. Ольга держалась до тех пор, пока не верила, что ее муж был способен убить Жихарева. Стоило ей поверить, и она сломалась. Я уже знал, что она пыталась покончить с собой утром того дня, когда я в последний раз ее видел. Мы распрощались, я отдал ей ключи от своей квартиры, и Ольга поехала на работу. До начала занятий оставалось минут пятнадцать. Ольга заперлась в туалетной кабинке и полоснула себя лезвием по венам. Кровь брызнула на кафельный пол, а дверцы кабинок были приподняты над уровнем пола, и кто-то ту кровь увидел. Только это Ольгу и спасло.

Вот этот час – от нашего с ней прощания до брызнувшей на пол крови – все для Ольги решил. В этот час она и поверила. Сопоставила что-то такое, что знала только она, и пришла к заключению: ее муж не мог не быть виноватым. И с этой мыслью ее душа жить не могла.

Демин разговаривал с женщиной, которую я видел впервые в жизни. Светлана пристроилась в уголке. Когда я вошел, женщина посмотрела на меня и всплеснула руками:

– Ой, вы! Ну прям как в телевизоре! Только вовсе не похожи!

– Логично, – признал я.

– Нет, правда! Вы не обижайтесь, я по-нашему, по-простому. Лицо у вас…

Она взяла себя за щеки и оттянула вниз. Да, лицо у меня, должно быть, мерзкое. Уже успело зажить, но следы побоев еще просматривались.