Дмитрий Харитонов: Репортаж не для печати

Увидев изображение молодой женщины с красивыми тонкими чертами лица, я спросил у Пагиры:

– Царица Савская? Жена царя Соломона?

– Царица Македа, – поправил он меня. – Эфиопы предпочитают называть ее Македой.

Я утвердительно кивнул, собираясь продолжить изучение картин, но Пагира мягко взял меня за локоть и предложил пройти во вторую часть церкви. Для этого нужно было сделать лишь десять-двенадцать шагов, и я, отчаянно вращая головой в попытках запечатлеть в памяти удивительные рисунки, проследовал вместе с Пагирой сквозь строй монахов, образовавших своего рода коридор. Они стояли друг против друга и негромко пели что-то на амхарском языке. Их глаза были полузакрыты, они раскачивались в такт своей медленной протяжной песне и, казалось, находились очень далеко отсюда. В моей памяти всплыло лицо Клода Жаме – французского археолога с острова Элефантин. Он рассказывал мне о еврейском храме, много лет назад находившемся на узком клочке земли почти в самом центре Асуанского водохранилища. Во время нашего разговора вид у француза был таким же: словно он находился в других мирах.

Монахи пели свою песню, и я почувствовал, как меня обволакивает сон. Сладкий и приятный сон. Мне показалось, что ноги наливаются свинцом и тяжело сделать следующий шаг. Я несколько раз отчаянно встряхнул головой, пытаясь прогнать сонливость. Мое сознание несколько прояснилось, и я обратил внимание на то, с каким нескрываемым любопытством смотрит на меня Пагира. Я заметил, что один из монахов держит в руках небольшой овальный барабан, в который он легонько ударял ладонью.

Мы вошли во вторую комнату – по размерам она намного превосходила первую. Группа монахов из десяти-двенадцати человек, расположилась уже полукругом. Каждый из священников держал в руках кадило, подвешенное на великолепной цепи из чистого серебра. Из кадил вился дымок, и я вспомнил, что в древнем Израиле первосвященники не могли приблизиться к Ковчегу до тех пор, пока они не сжигали достаточного количества фимиама, окутывавшего священную реликвию. Это считалось совершенно необходимым для того, чтобы не подвергать жизнь чрезмерному риску.

Здесь уже не было никаких песен – монахи, размеренно покачиваясь, бормотали что-то вполголоса. Их глаза были закрыты, словно они также пребывали в сомнамбулическом состоянии.

– Что они говорят? – обратился я к Пагире.

По телу первосвященника пробежала волна дрожи.

– Они повторяют заклинания.

– Какие заклинания? – удивился я.

– Монахи просят, чтобы Ковчег не убивал вас. Я испытующе посмотрел на Пагиру.

– Иными словами, вы хотите сказать, что они разговаривают с Господом? Они ЕГО просят пощадить меня за то, то я осмелюсь взглянуть на Ковчег?

– Еще не поздно отказаться, – с иронией произнес Пагира.

– К чему такие меры предосторожности? – изумленно спросил я, проигнорировав его слова.

Пагира нахмурился.

– Ковчег обладает огромной силой, – сказал он с ноткой недовольства в голосе. – Искры, проскакивающие между крыльями херувимов, способны не только сжигать соседние предметы, но и убивать людей.

– А скрижали, – начал я, – до сих пор находятся в Ковчеге?

– Они там уже три тысячи лет, Маклин, – упрекнул меня Пагира. – Вы не хуже меня знаете об этом. Или вы полагаете, что мы покажем вам копию Ковчега, а не оригинал?

Я смутился. Признаться, до того, как войти в церковь Святой Марии, в мое сознание закрадывалась мысль о возможном коварстве эфиопского первосвященника. Но теперь последние сомнения отпали: судя по приготовлениям монахов, они собирались продемонстрировать настоящую реликвию.

– Скажите, а старые таблички, разбитые Моисеем в сердцах, когда он увидел, что его народ поклоняется золотому идолу – эти таблички сохранились?

– Когда он в первый раз спустился с горы Синай? Нет, их нет в Ковчеге. Насколько мне известно, Моисей оставил их у подножья горы.

Вдруг священники, бормотавшие что-то на своем родном языке, разом умолкли. Воцарилась звонкая тишина. Я неотрывно смотрел на отверстие в дальнем конце комнаты. Возле него на полу сидел человек, прикованный железной цепью к стене!

Заметив направление моего взгляда, Пагира уклончиво обронил:

– Это – хранитель Ковчега. Он провинился и наказан.

– Я могу с ним поговорить?

– Ни в коем случае, – категорически воспротивился первосвященник. – Тем более, что он не говорит по-английски.

Я понял, что спорить бесполезно.