Максим Шахов - В прицеле – Олимпиада

— Мне рассказал Аладдин.

— И за это ты его убил? — Равиль рванулся навстречу Санчесу. — Я знаю, что это ты. Ты сам говорил, что любишь стрелять в лоб, в упор! И вообще — чего мы добиваемся? Какие мы мусульмане? Я последний раз совершал намаз неделю назад!

Он еще не знал, что сделает, просто хотел схватить убийцу друга за горло и хорошенько встряхнуть. Но Гиена молниеносно выхватил пистолет и ткнул стволом Равилю в лоб.

— Ты прав. Я люблю стрелять в лоб. А убить Аладдина мне приказал Великий Пир, — тихо сказал он.

— За что? — опешил Равиль.

— Спроси сам. Следующий сеанс связи через шесть часов.

Равиль окончательно поник, словно сдувшийся воздушный шарик. Он потерял смысл и ориентацию в происходящем. Санчес постарался вернуть его к реальности:

— Если я правильно понял, эта заложница, Олимпиада, исчезла.

— Да. Во время захвата корабля начался такой бардак… — попытался оправдываться Равиль.

Но Санчес прервал его вялую речь:

— Это меня не интересует, просто ты пойдешь и найдешь ее. Возьмешь этот кусок дерьма, — Санчес ткнул пальцем в сторону пускавшего на полу кровавые сопли Гордеева, — и разыщешь эту…

— Девку? — закончил за него Равиль.

— Флэшку, — поправил Санчес. — Девка мне не нужна, выбросишь ее за борт. И этого тоже. Они могут помешать, а нам предстоит очень важное дело. Короче, она где-то на судне. Ищи. Это очень важно.

Сказав это, Санчес вышел из каюты.

Равиль мечтал встряхнуть Санчеса, но пришлось проделать эту процедуру со скулящим Гордеевым. Когда тот кое-как поднялся на ноги, Равиль коротко приказал:

— Пошли!

Они выбрались на пустую палубу. Днем заложникам в случае крайней необходимости разрешалось поодиночке выходить из кают. Ночью же любое передвижение было категорически запрещено. Море штормило, ветер усилился и пошел дождь. Равиль поежился. Гордеев не обратил на ненастье внимания. Похоже, у него были более серьезные проблемы.

— Показывай, откуда и куда вас вели, — велел Равиль.

Гордеев растерянно огляделся.

— Ну, сначала мы поднялись по трапу… кажется, это вон там… Потом нас провели к лестнице…

— К трапу, — поправил Равиль.

— Да, к трапу. Мы поднялись на следующую палубу, на правый борт, вот где мы сейчас стоим. Нас вели вместе. И здесь началась какая-то заваруха. Драка. Охрана отвлеклась, а Олимпиада сбежала. Она наверняка спряталась в какой-то из этих кают.

Равиль с тоской оглядел бесконечно длинный ряд дверей.

— И что теперь, будем залезать в каждую каюту и трясти пассажиров? Тут «челноки» плывут, у каждого вещей до потолка набито. Пока будем в одном месте разгребать, она выберется и спрячется в другом месте. А помочь некому; кроме нас с тобой, ее никто не знает.

Мимо них прошел патруль террористов. Равиль этих людей не знал, но они, видимо, были в курсе его занятий. Окинув его и Гордеева цепкими взглядами, караульные прошли дальше. Гордеев утер разбитый нос рукавом.

— Надо попросить бойцов, чтобы они оцепили весь участок палубы. Чтобы никто не выскочил.

Но Равиль покачал головой:

— У нас мало людей. На весь теплоход не хватает, а ты хочешь половину сюда собрать? Да Санчес за одно это предложение нас убьет. Нет, нам надо справляться самим. И я кое-что придумал.

Он достал пистолет с глушителем и выстрелил Гордееву в ногу. Тот с криком упал на палубу.

— За что?! Я же ничего не…

Но Равиль прикрыл ему рот ладонью:

— Заткнись! А теперь ползи вдоль кают и кричи. Можешь громко ругаться. Так, чтобы она услышала. Может, откликнется?

И Гордеев медленно пополз на четвереньках, оставляя позади кровавый след и оглашая пространство стенаниями пополам с ругательствами.

С наступлением темноты Олимпиада выбралась из своего убежища. Свет зажигать запрещалось, поэтому в потемках она чувствовала себя в относительной безопасности. Клавдия поделилась с ней чаем из термоса и бутербродами.

Олимпиада рассказала ей свою историю. Подумав, открыла и тайну часов. В том смысле, что террористы почему-то их ищут. Почему, она и сама не знала. Клавдия задумалась, потом призналась:

— Дело твое, конечно, дрянь, но у меня случались заморочки и покруче. Короче, слушай меня, авось выберемся.

Тут с палубы до Олимпиады донесся знакомый голос, который еще недавно она не могла слышать без раздражения. Но сейчас это был ее единственный оставшийся товарищ. Можно сказать — друг. К тому же Олимпиада винила себя в том, что сама убежала, а Михаила оставила. Правда, там, возле трапа, она попыталась склонить к побегу и его, но он только вытаращил глаза и затряс головой. А потом открыл рот, и она побоялась, что он позовет охранников. Может быть, он струсил, а может быть, просто тупо реагировал и не умел принимать быстрых решений.