Владимир Гриньков - Помеченный смертью

– Я не очень во всем этом разбираюсь, – произнес тихим голосом Бородин. – Что, по-вашему, можно сделать?

– Я слышал, что отгрузка продукции уже произошла, – сказал вместо ответа замминистра.

– Да.

– И комплексы уже в пути.

– Да.

– Сколько им потребуется времени на то, чтобы пересечь границу России?

– Это произойдет дней через десять.

– Значит, все в наших руках. Занимайтесь спокойно своими делами. Я ухожу на больничный. Десять дней – не такой большой срок.

– А комиссия?

– Комиссия пусть работает, – усмехнулся замминистра. – У них дел невпроворот. Бумажки пусть перебирают, изучают состояние дел…

– А наши комплексы? – не выдержал Бородин.

– Все бумаги у меня в сейфе, к ним не подступиться. А нет бумаг – нет и повода поднять шум. Через десять дней я выйду на работу, комиссия наконец заполучит документы по этой сделке, а груз уже пересечет границу. Финита ля комедия.

Бородин, воодушевленный уверенностью собеседника, засмеялся.

– А в министерстве больных, наверное, не очень-то привечают, а? – спросил он.

– Я и не собираюсь там задерживаться. Давно хотел уйти, а уж теперь после смерти Вячеслава Даниловича…

Значит, Бородин не ошибся по поводу этого человека. Оборвал смех и сказал уже серьезно:

– Я давно искал классного специалиста для нашего представительства в Вене. Туда нужен хороший руководитель, настоящий дока.

Сделка состоялась. Бородин поднялся. Охранник вопросительно заглянул ему в глаза.

– Все хорошо, ребята, – сказал Бородин. – Отпустило. Едем.

Он действительно чувствовал облегчение. Григорьев уже не мог ему помочь, но, даже не ожидая помощи, можно было сделать так, чтобы Бородину хотя бы не мешали. Главное, руки не опускать, бороться. На каждый выпад против него – контрвыпад. Так он решил.

Он не знал, что своим решением сам себе выносит смертный приговор.

Бородин с кладбища не поехал ни в офис, ни домой. Водитель, когда Бородин сел в машину на заднее сиденье, обернулся и вопросительно посмотрел – куда едем, мол. Бородин хотел привычно сказать «в офис», но вдруг, неожиданно для самого себя, замешкался. Он сейчас был как маленький ребенок – когда малышу плохо, он непроизвольно тянется к тому, кто может сделать ему хорошо, успокоить, погладив осторожно по волосам.

– В клинику! – сказал Бородин. – К Морозову.

У доктора он уже давненько не бывал. Первое время не мог понять, почему тяготится обществом этого человека, пока не догадался – тяжело общаться с тем, кто, как кажется, знает о тебе больше, чем ты даже сам знаешь. Плавно течет разговор, веки собеседника приопущены, он слушает тебя, не перебивая, и иногда даже кажется, что подремывает, но вдруг – быстрый взгляд, и в том взгляде – превосходство человека, знающего о тебе все. В такие мгновения Бородин едва удерживался, чтобы не поежиться от подступающего внезапного холода.

Но сегодня он не мог противиться. Хотелось вернуть душевное спокойствие, а Морозов это умел делать, и Бородин этого хотел, потому что чувствовал, что силы на исходе, еще день или два, и он сорвется.

Морозов встретил его так, будто только вчера расстались. Не спросил, куда это его пациент запропастился, вообще ничего не сказал. Показал на кресло напротив и приветливо улыбнулся. От его улыбки, улыбки человека, знающего, как помочь людям, Бородину стало легче. Он сел в кресло, устало вытянул ноги. Узел его галстука был завязан неплотно и съехал набок, отчего казалось, что Бородин находится в подпитии, но глаза, если в них заглянуть, были полны тоской и печалью. Морозов заглянул – и все сразу понял.

– Все будет хорошо, – сказал он мягко.

Бородин промолчал.

– Но сначала расскажите, что было плохого в вашей жизни за последнее время.

– Нормально все. Обычные заботы…

Бородин вдруг оборвал фразу, потому что понял, что говорит не то. Морозов терпеливо ждал.

– Григорьева убили, – сказал Бородин. – Вы знаете?

– Да.

Теперь Морозов знал причину. Григорьев. Они, кажется, были друзьями. Давно знакомы и, возможно, какие-то общие интересы.

– Я вам сочувствую, Андрей Алексеевич. Тяжелая потеря.

– Бессудно и нагло! – вдруг воскликнул Бородин. – Как кабана на охоте – р-раз, и подстрелили!

Морозов вскинул голову и посмотрел на собеседника долгим взглядом. Он неправильно понял поначалу Бородина, оказывается. Не о Григорьеве самая большая печаль, о себе. Прорвалась неуверенность, до сих пор тщательно скрываемая. Богат и знаменит, но вместе с тем уязвим. Не чувствует себя в безопасности. Морозов стремительно выстраивал в голове схему. Итак, боится и примеряет судьбу убитого Григорьева на себя. Имеет на то основания, его бизнес непрост и явно вреден для здоровья. Твердо усвоил простую истину – человек человеку волк, каждый сам борется за собственную жизнь, и происходящие вокруг него события подтверждают истинность усвоенных постулатов ежедневно. Значит – незащищенность. Это раз, запомним. Дальше идем. Незащищенность – само это чувство тем вызвано, что нет стабильности и даже надежд, что эта стабильность когда-нибудь наступит. Это – второе. И, если разобраться, самое главное. Значит, в этом направлении надо с ним поработать. Заложить мысль, что все образуется. Начать с Григорьева и перекинуть мостик к нему, Бородину.