Юлия Латынина - Охота на изюбря

Юра Брелер и сам толком не знал, что задумал Черяга и куда так неожиданно он сорвался за полтора часа до стрелки. Сейчас он стоял и попеременно глядел то на «БМВ», улепетывающий к переезду, то на ощетинившуюся стволами летающую морду.

— Ну ты даешь! — восхитился Брелер, — чья вертушка?

— Конгарская, — ответил Черяга.

Брелер хлопнул себя по голове. Блин! Сам должен был догадаться!

— Погоди! Они же не из Сибири прилетели? Какая у этой штуки дальность полета?

— У Ми-28 — четыреста километров, — ответил Черяга, — а у этого шестьсот плюс двести километров подвесных баков. Они на полигоне были под Рязанью.

— А что они военным объяснили?

— Они в Тушино летят. За железякой. У них мероприятие срывается, через неделю выставка в Абу-Даби, а железяки все нет…

Брелер покачал головой, провожая акулий силуэт, скользящий над лесом.

— Так это вертушка для выставки?

— Экспериментальный образец.

— Постой! Так они же не вооружены! А что бы ты делал, если бы стрелять пришлось?

Черяга недоуменно вынул из губ папиросу.

— Почему не вооружены? — спокойно спросил он. — Это автоматчик в техническом отсеке сидел, он не вооружен. А боеприпасов у пушки десять цинок… Поехали!

Если бы полгода назад Даниилу Федоровичу Сенчякову, генеральному директору Конгарского вертолетного завода, сказали, что новая сверхсекретная вертушка будет участвовать в бандитской разборке на стороне генерального директора АМК Вячеслава Извольского по кличке Сляб, он бы хрупнул по столу старческим кулаком и вскричал: «Да я самого Сляба грохну! Сталина на него нет!»

Даниил Федорович Сенчяков был самый нетипичный директор, какого только было можно себе вообразить. На фоне нынешней России он гляделся не мамонтом даже — трилобитом.

Сенчякову было глубоко за семьдесят, и на пенсию он ушел аж в 1991 году. К 1993 году завод стоял, как член в брачную ночь, новый директор пропал бесследно в милых его сердцу оффшорах, а трудовой коллектив, который на тот момент еще имел право избирать директора, пошел к пенсионеру, как киевляне к варягам, и с плачем предложил ему венец и державу. Трудовой коллектив руководствовался одним здравым соображением: Сенчяков был семидесятилетним вдовцом, без детей и племянников, и воровать ему было просто не для кого.

Трудно сказать, был ли это оптимальный выбор. Твердокаменный партиец и ветеран Великой Отечественной, один из учеников знаменитого Миля, Сенчяков так и остался насквозь убежденным коммунистом — несмотря на то, что годы 1950-1954 провел за колючкой в «шарашке». По взглядам, манерам, характеру Сенчяков безнадежно отстал от времени и порой до ужаса напоминал завитого французского придворного времен Людовика XIV, с опаской карабкающегося на борт реактивного лайнера. Сенчяков так никогда и не понял, что военно-промышленного комплекса больше нет, и что никогда, ни при каком правительстве, Россия больше не будет продавать нефть на Запад, чтобы на вырученные деньги оплачивать Конгарскому вертолетному заводу строительство двухсот винтокрылых барракуд в год…

Но удивительное дело — этот директор, повесивший у себя в кабинете портрет Сталина, директор, призывавший голосовать за коммунистов, не украл у завода ни копейки. И именно он бросил во всеуслышание на митинге губернатору-коммунисту, избранному его стараниями: «Ты — не красный! Ты красно-зеленый!» И на вопрос о том, кто такие красно-зеленые, пояснил: «Это красные, у которых руки по локоть в долларах». Площадь грохнула смехом, кличка «красно-зеленый» намертво приклеилась к главе региона, следующие выборы он проиграл нынешнему губернатору Дубнову.

Сенчяков крутился как мог. Срезал себестоимость, экономил копейки, метлой гнал воров. На пустующих площадях он организовал производство медицинских инструментов и запчастей для «жигулей». Выточенные из оборонных материалов компоненты двигателя стали покупать «Рено» и «Даймлер-бенц». Другие директора тоже крутились, с одной лишь разницей: когда они организовывали экспортное производство, цеха сдавались за копейку в аренду фиктивным компаниям, и все, что было сделано на заводском оборудовании заводскими рабочими, продавалось от имени этой самой фиктивной компании, на деле принадлежавшей директору. Получалось, что за станки платил завод, за электроэнергию платил завод, за материалы платил завод, а доход от продажи изделия получала фирма директора. Промышленный, так сказать, вариант басни про вершки и корешки.