— А тормознуть его можно? Часа на четыре? — с надеждой спросил Терехов.
Утро двадцать восьмого августа выдалось солнечным и тихим, над ленивой волной игриво скользили чайки. Северное солнце ласкало море и скалы. Горизонт был чист и ясен. В небе медленно плыли пушистые облачка. Ветерок едва колыхал красное полотнище с синим крестом, развевающееся на флагштоке «Торквессона». Однако прекрасная погода не радовала капитана сухогруза. Какой-то весьма обшарпанный и коптящий черным дымом русский сейнер, умудрился вывалить прямо под форштевень его пароходу треть мили рыболовных сетей. Сети тут же намотались на винты, и сухогруз потерял ход. Драгоценное время уходило, капитан понимал, что безнадежно опаздывает в точку рандеву, что срывается выгодная сделка, но сделать ничего не мог. К нему на мостик поднялся представитель фирмы, организовавшей этот рейс, но и он был бессилен. Встреча с вертолетом должна была произойти в режиме радиомолчания. Установление связи планировалось только непосредственно перед посадкой. Представитель фирмы грозил капитану всеми карами небесными, неустойкой и возвратом задатка, но тот только разводил руками и орал на вахтенного, допустившего это безобразие. Вахтенный все валил на тупого русского рыбака. Драгоценное время шло. Попытки связаться с капитаном жалкой посудины по радио оказались безрезультатны. Около часа сейнер бестолково маневрировал вокруг дрейфующего норвежца, потом из его рубки вылез какой-то тип в чумазом бушлате и фуражке блином и принялся отчаянно жестикулировать. Чего он хочет, понять было невозможно, пока один из вахтенных, с трудом изъясняющийся по-русски, не перевел капитану, что русский требует вернуть ему намотавшуюся на винты сеть. Капитан впал в состояние, которое его предки называли «берсеркер», — попадись ему под руки щит, он бы его грыз, попадись топор — шкипер прыгнул бы с ним на палубу злополучного сейнера. Нахальная посудина, как назло, продолжала описывать круги вокруг сухогруза, появляясь то со стороны кормы, то выныривая из-под носа. Предки «пенителя морей» презрительно плевали себе под ноги в своей небесной Валгалле и отворачивали взор от опозорившего их древнюю славу потомка. Если бы сухогруз не потерял ход, «чиф» приказал бы отправить русского к рыбам ударом форштевня. Хода-то как раз и не было, а он был так нужен. Через три часа «Торквессон» вызвал из Архангельского порта буксир. Взбешенный капитан заперся в каюте и приступил к сочинению жалобы русским властям. Где-то вдалеке послышался шум авиационных моторов.
С мостика «Сергея Есенина» приближающийся вертолет казался точкой на фоне серого неба. Капитан неодобрительно покосился на развевающийся над кормой норвежский флаг и передал бинокль Давыдову, тот поднес его к глазам и удовлетворенно кивнул. Курсом на сухогруз шел целый и невредимый «Птеродактиль», изделие 73А211Е. Давыдов повел биноклем в сторону и заметил уходящий в облака «Ан-14». Концы головоломки сходились.
— Начали, — кивнул Анатолий Кондратову. Играть приходилось экспромтом, ни позывных, ни частоты для сеанса связи у них не было, оставалось надеяться только на то, что экипаж «Ка-27» ждет в точке встречи именно «этот» пароход. На широченную вертолетную площадку на корме сухогруза выскочил старший лейтенант Волков — Байт, по-случаю наряженный в желтый спасательный жилет и белую защитную пластиковую каску, и принялся размахивать пылающим фальшфейером. Остановившись в центре намалеванного белой краской круга, покрытого сетью из толстых канатов, он энергично описывал слепящим глаза факелом круги, изредка показывая рукой на заблаговременно поврежденную мачту с антеннами УКВ радиостанции.
Томашенко прекратил вызывать судно по радио, штурман вытянул руку, указывая командиру на мечущуюся на палубе фигурку:
— У них, по-моему, со связью проблемы!
— Не мельтеши, Витя, сам вижу!
Командир заложил вираж, облетая сухогруз с кормы.
— Дай бинокль, — попросил он штурмана, — и подержи машину. — Командир бегло глянул на огромные буквы с названием судна и остановил усиленный оптикой взгляд на висящем на леерах мостика спасательном круге. На обшарпанном красном пластике линялыми белыми буквами через трафарет было набрано «Торквессон». Круг давно нуждался в покраске. Выглядел он настоящим. Он таковым и являлся, вчера вечером его выменял у норвежского боцмана за три бутылки русской водки какой-то русский яхтсмен с ошвартовавшейся рядом посудины. Выменивавший круг «яхтсмен» (Твист) при желании мог и попросту стащить его, но решил не подрывать престиж родной страны, в которой потомки викингов все-таки были гостями. Томашенко обернулся и спросил у застывшего в дверях салона Галушко: — Молчат?
Читать дальше