Дмитрий Щербаков - Шалава

Кошмар легко открыл хитрый замок чемоданчика, откинул крышку.

— Баксы! — хрюкнул он удовлетворенно. — Ну, что ты теперь скажешь, Буба?

— Сатар! — простонал Вахтанг. — Он подставил! Сука, сука, отморозок сраный! Ну, найду!..

— Какой еще Сатар? — бросил Кошмар презрительно.

— Беспредельщик подмосковный! — заторопился Буба. — Он выбил группировку Сюра, ты должен знать, Кошмар! Я сидел себе в кабаке со своей новой девкой, Ингой, а этот Сатар явился и стал Ингу у меня торговать! Я и продал! Он заплатил мне миллион баксов и отдал их как раз в этом чемоданчике... — Буба вдруг осекся. Он понял, как жалко и неубедительно звучат его слова.

— Миллион баксов за телку?! — Кошмар оскорбительно расхохотался. — Ты хочешь убедить меня, что некий Сатар, бандит-отморозок, заплатил тебе миллион долларов за обыкновенную блядь? Расскажи это своей грузинской бабушке, батоно Гуридзе! Боже мой... И чего только люди не придумают, когда приходит пора отвечать за свои поступки! Оборжешься! Ей-Богу, оборжешься!

Вахтанг ясно осознал: теперь он не спасется, не отбрешется. Улика налицо, а объяснение слишком фантастично. И представив, какую лютую смерть ему сейчас предстоит принять, Буба тонко, по-поросячьи завизжал.

— И куда мне теперь идти? — спросила Инга тоскливо.

— Мне плевать! — вспылил Сатар. — Твоя дальнейшая судьба меня не интересует! Когда ты меня выгоняла из дома, ты думала, куда я пойду?! И куда бы я пошел, не будь у меня Любы?!

— А у меня нет Любы... Вообще никого нет... — протянула Инга безнадежно. — Даже Семен теперь не примет, испугается...

— Семен сдох! — злорадно заявил Сатар.

— Да? — переспросила Инга безразлично. — Ну вот, и на него рассчитывать не приходится... А у меня даже паспорта нет...

— Валяй на панель! — желчно посоветовал Сатар.— Или девочкой по вызову. Как раз по тебе работа. Там паспорт не спрашивают.

— Саня, что ты несешь! — возмутилась Люба. — Дай ей хоть денег!

— Не дам! — отрезал Сатар. — Продажных тварей надо наказывать! Может ты, Любка, простила ей свое изнасилование, но я не простил! Сам я ее не трону, но пусть убирается! Пусть в чем есть убирается!

— Саня... — попыталась перебить его Люба.

— Нет! — отрезал Сатар. — А уж если ты такая всепрощенка, пусти ее жить к себе!

— Ну, это было бы слишком, — фыркнула Люба.

— Вот видишь! — подхватил Сатар. — Конечно, слишком! И помогать ей после всего — тоже слишком! Пусть скажет спасибо, что я ее не тронул! Инга, слышь! А ну, пошла отсюда! Пошла вон, пока я не передумал!

— Саня, ты жесток... — подала голос Люба.

— Ладно... — вдруг слабо произнесла Инга. — Действительно, только на панель, больше некуда... Прощайте... Простите меня.

Ссутулившись, она побрела к двери.

— Саня! — Люба яростно сверкнула глазами, глядя на Таранова. — Сделай для нее хоть что-нибудь!

— Обойдется! — сказал Сатар жестко. — Она не заслужила прощения.

— Инга! — позвала Люба.

Та остановилась, обернулась. В ее взгляде мелькнула надежда.

— Инга! — продолжала Люба. — Паспорт ты можешь получить, обратившись в приемник-распределитель для бомжей. Скажешь, что осталась без жилья, — выдадут. И уезжай и Ялту...

— Спасибо... — ответила Инга.

— Пока мне больше нечем тебе помочь. Да и не хочется, извини. Так что, до свидания.

— До свидания, Люб... — Склонив голову, Инга вышла.

Глядя в окно, Сатар проследил, как Гарик проводил Ингу через двор особняка. Таранов удовлетворенно хмыкнул, повернулся к Любе.

— Ну вот мы и вместе, Любка моя! Выходи за меня замуж!

— Где ты пропадал столько времени, Саня? — спросила девушка решительно. — Я хочу знать!

— Я становился мужчиной! — воскликнул Сатар с пафосом. — И стал им! Смотри, вот этот особняк, — он вскинул вверх руки, как бы обнимая дом, — я купил всего несколько дней назад! Он твой, если ты захочешь!

— Да не нужен мне особняк,— отмахнулась Люба.— Мне важнее понять, кем ты стал, Саня. Что ты натворил? И кто такой Сатар?

— Я отомстил! И я стал мужчиной! Смотри!

Он метнулся в угол, выхватил из шкафа пачку фотографий, вернулся обратно к девушке.

— Смотри! — Сатар сунул Любе фотографии. — Это те, кто насиловал тебя, издевался над тобой! Они не ушли от расплаты! Ты можешь гордиться мной, Люба!

На снимках были трупы. Затравленно скалился Семен, бессмысленно кривился Мишка Толстолобов, вековая лицемерно-фальшивая скорбь царила на упитанной роже Бориса Клямкина. У Эдварда же Клямкина сквозь испуг проступала брезгливо-капризная усмешечка омерзительно избалованного подростка. А на лице Ривы застыло беспросветное материнское горе. Но те, кто когда-либо попадал в лапы Ривы или ее сына, вряд ли посочувствовали бы этому горю...