Анатолий Афанасьев - Монстр сдох

Ответил с достоинством:

— Нет, не оперировал. Но без дела не сидел... Что с тобой, Василий? Не приболел ли часом? Маешься с утра.

— Защелкни дверь. Достань бутылку вон из шкафчика. Не помешает освежиться.

Быстро ввел помощника в курс дела. Разумеется, сообщил лишь то, что тому положено знать. Ленька Шахов озверел, требует остановить конвейер. И момент выбрал такой, когда у них полно выгоднейших заказов.

Объясняет тем, что кое-кто якобы уселся им на хвост.

Это; конечно, уловка. На самом деле Шахов наезжает с единственной целью, надеется увеличить собственный пай. Намекал на какого-то племяша, явно подставное лицо, который служит в органах и которого необходимо посадить хотя бы на пару процентов.

Услыша слова "пай", "процент" и "племяш", Крайнюк побагровел и автоматически сунул Поюровскому под нос огромный, мосластый кукиш.

— А вот этого он не хочет, твой Шахов?!

— Убери, — Поюровский брезгливо отмахнулся. Налил в мензурки коньяк, выпил, не дожидаясь Крайнюка. У того было немало достоинств, в некотором смысле он был уникальным человеком, но манеры его оставляли желать лучшего и иной раз доводили интеллигентного Поюровского до белого каления. Крайнюк в былые годы оттянул десяток лет тюремным врачом, и это оставило на нем неизгладимый след. Его трудно было назвать дипломатом. Если что было не по нем, он упирался, как бык, и только что не ревел. Может быть, ему не следовало покидать тюремную обитель, там он был на месте. Но котелок у Крайнюка варил отлично, этого не отнимешь. В ситуациях, когда требовалось проявить твердолобость, Поюровский со спокойным сердцем выдвигал его на передовую позицию. Первобытный облик хирурга-мясника одинаково отрезвляюще действовал на клиентов, пациентов и посредников.

— Что предлагаешь? — спросил Поюровский, — кроме кукиша?

Проблему Шахова они обсуждали не первый раз, оба понимали, что рано или поздно придется менять "крышу", исподволь готовили варианты, но всякий раз откладывали окончательное решение, следуя правилу, что худой мир лучше доброй ссоры. Теперь, когда Шахов обнаглел до предела, тянуть дальше не имело смысла. Если Леня замахнулся на самое святое, на банковские депозиты, то смешно думать, что он на этом остановится.

Крайнюк осушил мензурку золотистого "Камю", крякнул и понюхал замусоленный рукав. Выпучил на соратника оловянные глаза.

— Предлагай ты. Я свое давно сказал.

То, что давно сказал Крайнюк, выглядело так. Заманить Шахова в подвал, в центральную операционную, как бы на экскурсию, усыпить, слить из него жизнь, разъять на составные части и справить по обычному каналу вместе с ближайшей партией сырца. В таком простейшем решении проблемы было определенное изящество, оно как бы логически вытекало из ситуации, но Поюровского, который был все же много умнее своего решительного напарника, смущало одно обстоятельство. Шахова начнут активно искать, появятся различные версии, закопошатся журналисты, которых тянет на трупы, как мух на говно, и одна из ниточек неизбежно приведет в больницу. Во всяком случае, такая вероятность не исключалась. Борька Сумской — первый и наведет.

— Банкир? — уточнил Крайнюк.

— Такая же гнида, как Шахов. Их надо валить вместе, поодиночке нельзя. Но Борьку в подвал не заманишь, осторожная гадина. У него одной охраны, говорят, двадцать шнурков.

Кирпичная рожа Крайнюка подернулась белесой сыпью, словно на нее плеснули муки, — результат непомерного умственного напряжения.

— Что же делать, а, Василий? Неужто братву подключать?

Может, и придется, с горечью подумал Поюровский. Но это крайне рискованно. Одно дело, когда братва поставляла им всякую рвань с тротуаров — бомжей, пьяниц, проституток, беспризорных детей, — и совсем другое обратиться за помощью в таком щекотливом вопросе. Банкир и депутат Госдумы в одном флаконе — это вам не сто тысяч валенков в Чечне, это весомо.

Братва, конечно, возьмет контракт, ей-то все равно, кого мочить, хоть мать родную, хоть президента, но заломит несусветную цену. Но и это не главное. Беда в том, что, обратясь к структурам, они с Крайнюком сядут на такой крючок, с которого вовек не сорваться.

Поюровский с внутренней дрожью представил самодовольную, дегенеративную морду Хаки из Мытищ, одного из основных поставщиков сырца, вспомнил, как тот заливисто смеется над собственными шутками, как при этом у него прыгает, трясется острый кадык, словно маленький членчик, как он покровительственно тянет сквозь зубы: