Павел Стовбчатый - В бегах. Цена свободы

— Ах, вот оно что?.. — протянул удав, когда въехал что к чему. — Беглый, поселенец, значит? Ну-ну… И куда же ты собрался, если не секрет? — Он смотрел на меня, как на букашку, сверху вниз, и я понял, что сейчас начнется наезд.

— Рафик, Крутой… — Литер чуть приподнялся и взял за руку напарника. — Парень ничего, я с ним говорил. Если согласится, шофер отвезет, нет — пусть идет себе. Он из другой области, не наш.

— Да? — Слова литера не очень-то тронули удава, как я заметил. Рафик, Крутой… Рафик — это скорее имя, а Крутой — кличка. У ментов, как у зэков, только бирки не хватает.

— Так куда ты собрался, я спрашиваю? — повторил он свой вопрос с уже явно угрожающей интонацией.

— А в чем дело? Тебе оно надо? — Я волновался, сказал жестко, но не очень твердо.

Крутой побагровел.

— Я спрашиваю, а не ты. Отвечай, как положено, — потребовал он, как будто стоял в зоне на плацу, а не в лесу. — А будешь выступать, забью и брошу в кузов, как собаку. Понял?

Он так и сказал: «Забью».

Кровь ударила мне в голову. Это животное употребляло власть, полагая, что перед ним стоит маленький безропотный раб, зэк, которого можно если не запугать, то прибить одним ударом. Так ведет себя большинство поганых, гнусных ментов, даже не подозревающих о том, какую нечеловеческую, звериную ненависть вызывают они в сердцах тех, кого так нагло унижают и топчут. Фашист он и есть фашист, но когда тебя превращают в ничто свои, тут уж не до дискуссий. Гордость — не погоны, она дороже.

— Я не понял, что надо тебе? — подчеркнул я последнее слово. — Я не ваш, тебе же сказали.

— Как ты разговариваешь?! — Он двинулся на меня.

Литер вскочил и встал между нами.

— Рафик! — Он, видимо, почуял беду, понимая, что я далеко не булка и не подарок. И он просек, что я не боюсь этого проспиртованного гондона с закатанными рукавами.

— Погоди. — Гад буквально отстранил литера и сделал шаг ко мне. В следующее мгновение я получил увесистую оплеуху в ухо. Он даже не стал бить меня кулаком. В ушах у меня зазвенело. Я чуть пригнулся и нырнул в сторону.

— Хватит, хватит, вы что! — Инженер тоже встал на ноги и, покачиваясь, обошел пенек. Я и верзила смотрели друг на друга с лютой ненавистью, и я не знаю, в чьих глазах ее было больше. Прощать ему я не собирался, ни в коем разе. Он ударил меня ни за что, и этим все сказано. Вначале я хотел просто застрелить его, но передумал. Слишком легкая смерть для этого гада. Для других — да, а для него… Нож по-прежнему торчал в пне. В долю секунды он оказался у меня в руке, а в следующую я со всего маху вогнал лезвие в живот гориллы. По самую рукоятку. Я так и оставил его в животе, не вынул. Сам мгновенно отскочил в сторону и замер. Удав не закричал и не застонал, он был еще в горячке, просто стоял с открытым ртом и пялился на меня. Затем обе его руки сошлись на рукоятке — боль дошла, проняла. Он застонал.

— Ты что сделал, сволочь?! Ты что?.. — Гад недоговорил и снова двинулся на меня. И Валера, и инженер стояли белые как мел, не зная, что предпринять. Думаю, они сразу протрезвели. Я держал всех в поле зрения, ибо не мог предвидеть, как они отреагируют на ранение Крутого. Одна кличка чего стоит — Крутой! Нож по нему плакал давно, зря таких кличек не дают. Он тем временем продолжал идти на меня, а я медленно отступал.

— Сейчас ты умрешь, мразь! — сказал я ему, когда увидел, что боль уже гнет его в дугу. — Я мог пришить тебя сразу, — «глушак» оказался в моих руках, — но хотел, чтобы ты немного помучился. Теперь скажи мне, где твоя сила и где твой дух, гондон? Скажи! — Я медленно поднял «ствол» и направил ему в лоб, прямо в лоб.

— Коля!!! — Литер попытался остановить меня возгласом. — Коля!!!

— Нас тоже редко милуют… Стой. — Я остановил его взмахом руки. — Посмотри на солнце, ублюдок. Ты видишь его в последний раз. — Крутой застыл, до него наконец дошло, что он дал страшного маху. Но его эмоции и чувства меня не интересовали. — А иду я далеко, о-чень далеко. За море… — Хлопок, и он рухнул на землю с простреленным лбом. Все было кончено.

Жаль, что эту сцену не видели псы, подобные этому. Если бы все эти наглые, огромные, накачанные дебилы-менты, охранники, телохранители и даже кое-кто из так называемой «братвы», братвы в кавычках, почаще видели такие сцены, они наверняка бы стали потактичнее по отношению к другим. Они бы наконец поняли, что их бычья, слепая, глупая сила — просто ничто для тех, у кого есть дух. Дух и достоинство. Прости меня, Боже, еще за одного. Его судьба заканчивалась здесь.