Александр Шувалов - Джокер

На следующее утро обесчещенные «деды» наперегонки бросились жаловаться и демонстрировать полученные побои командованию, политическим органам и особому отделу. Сразу же после развода на работы Дорохова арестовали и отвезли на гарнизонную гауптвахту. Все.

— А вот по официальной версии все произошло совсем не так, — майор достал из портфеля серую картонную папку, раскрыл ее и вынул несколько листов бумаги. — Зачитываю: «После того, как ефрейтор Орхоков сделал рядовому Дорохову замечание за нарушение формы одежды, тот пришел в ярость и ударил того ногой в низ живота, локтем в лицо, а потом продолжил избиение лежащего ногами. Оказавшиеся на месте происшествия младший сержант Козинов, ефрейтор Цыбендоржиев, рядовые Нестеренко и Черкашин попытались остановить избиение, но он напал и на них и нанес всем телесные повреждения разной степени тяжести…». Да ты прямо монстр какой-то, — хохотнул майор. — Как говорится, отвел душу. У одного сломана челюсть, у двоих — носы, у остальных трещины в ребрах, выбитые зубы… О синяках и шишках уже и не говорю.

— Но это же ложь!

— Правильно задокументированная ложь таковой никогда не является, — он потряс перед обалдевшим собеседником стопкой исписанных от руки листков в клеточку. — Двенадцать свидетельских показаний против тебя, в том числе и от четверых «молодых». Одинаковые, даже написаны одними и теми же словами, как под копирку.

— Вы сказали, четверо наших… А «гураны»?

— Их в тот же день перевели в другую часть, так что шандец тебе, казарменный хулиган Дорохов.

— Да уж, — пригорюнился хулиган.

— Понял хоть, за что сядешь?

— Думаю, да.

— Изложи.

— За бунт.

— Совершенно верно, мой юный, в конец распоясавшийся друг. Когда «деды» прессуют молодняк, это нехорошо, но как-то вписывается в реалии. А вот когда наоборот… Если в армии все начнут лупцевать друг друга, невзирая на звания и сроки службы, это уже будет не армия, а банда в сапогах. Согласен?

— Ну…

— Ты, к слову, где так ручонками и ножонками махать научился?

— Так я вырос в военном городке. У нас в доме офицеров всего-то два кружка было: бальных танцев и рукопашного боя.

— А танцевать ты, значит, не любишь?

— Не очень.

— Значит так, рядовой Дорохов, светит тебе дальняя дорога и казенный дом, лет так на пять, минимум. Но есть вариант. Хочешь знать, какой?

— Да, конечно.

— Тогда, слушай…

— Ты знаешь, — привставший было с табурета, чтобы покинуть камеру, майор вдруг передумал и снова сел, — чуть больше семи лет тому назад очень похожая история произошла в Туркестанском военном округе. Я, помнится, тогда тоже кое-кому челюсть сломал, — майор врал, как потерпевший. Никому никаких челюстей он не вредил. Одному из напавших на него «дедов» он раздробил ключицу, двум другим серьезно попортил суставы рук и еще одному размазал нос по лицу. — А вот до трудотерапии не додумался, обидно даже. — Встал, подошел к двери и треснул по ней кулачищем, вызывая начкара. — Да, едва не забыл. Завтра, когда придешь в роту за вещами, ничему не удивляйся. Привет — дверь отворилась, и странный посетитель вышел.

— До свидания, — Дорохов рухнул на табурет, схватившись двумя руками за идущую кругом голову, безуспешно пытаясь осмыслить все только что с ним произошедшее.

Утром следующего дня начались чудеса. Во-первых, его освободили из-под стражи. Во-вторых, встретивший на выходе из гауптвахты, начальник медицинского пункта войсковой части 40… сообщил, что его направляют в гарнизонный госпиталь на освидетельствование. И, наконец, в третьих, когда он пришел в бывшую родную роту за вещами… Первыми, кого он увидел, были ефрейтор Орхоков и рядовой Нестеренко, с помощью специальных деревянных плашек старательно выравнивающие заправленные койки. Младший сержант Козинов, тяжко вздыхая, подметал пол. Пнув его в откляченную пухлую задницу, он направился к своей тумбочке собирать нехитрые пожитки.

Решением военно-врачебной комиссии округа рядовой Дорохов В. А. был призван негодным к продолжению дальнейшей службы и направлен к месту жительства. Только оказался он почему-то не в Армавире у мамы, а в Приуралье, в одной очень интересной учебке. Там он, действительно, во весь рост познал тяготы и лишения военной службы. Не раз и не два, из последних сил перебирая стершимися до ушей ногами во время очередного «общеукрепляющего» стокилометрового марш-броска или штурмуя «тропу разведчика», он почти на полном серьезе жалел, что несколько погорячился и не ответил гордым отказом на предложение того странного майора.