Андрей Молчанов - Улыбка зверя

— А меня к себе на работу не возьмешь? — глядя на этого парня, — авантюриста-бомжа, колупающегося на самом дне американского бытия, как на полубога, вопросил Колдунов. — А, Юраша?

— Я и сам без памяти от восторга, что туда воткнулся, — почесав затылок, ответил тот. — Сам на ниточке вишу… Коснись чего, я ж — нелегал… Проштрафился — привет! Гуляй на кислород… Ладно, не дрейфь, я тебя не брошу. Теперь вот о чем. Попаданию я твоему сочувствую, украл ты много и потерял немало, но я не хочу следовать дурному примеру… А потому стольничек обязан попросить, извини…

— Ну, может, пятьдесят… — прохныкал Колдунов. — Ты и не переводил почти, да к тому же и день еще в самом начале…

— Исключительно из сопереживания к твоему попадосу, — шмыгнув носом, согласился Юра. — Давай полтинник и иди в сабвей… А я на работу, вдруг чего на сегодня и обломится. Вечером встретимся. А ты дуй на Брайтон. Купи газетку и читай рубрику “Спрос труда”. И не всхлипывай. Я это уже проходил, ничего, жив. Или — в Россию кати, там проще…

— Нет, туда… нет! — превозмогая колючий ком в горле, произнес Колдунов — отныне — нищий американский бомж-нелегал.

— Тогда — на Брайтон, — подытожил Юра. — В сабвей заходишь — осмотрись. Если ментов за турникетом нет, там служебная дверь… Шасть в нее — сэкономишь полтора бакса, понял? Чего на меня смотришь, дело толкую. Бакс туда, бакс сюда, а в итоге на рент не наскребешь… А не наскребешь на рент — здравствуй, кислород. Или ты сюда приехал их корпорации своими бабками укреплять? Наукреплялся уже, меняй традицию…

До начала торжественного ужина, назначенного Урвачевым на семь часов вечера, оставался еще сорок пять минут. Все уже было готово к приему гостей, молчаливые расторопные официанты, быстро и слаженно сделав свое дело, удалились.

Урвачев остался совершенно один. Он специально отпустил обслугу, ибо собирался сказать во время ужина нечто весьма важное узкому кругу избранных гостей, а потому присутствие при серьезном приватном разговоре всякого постороннего уха было нежелательно.

В этот бездеятельный час перед торжеством какое-то смутное томление постепенно овладевало им. Урвачев несколько раз обошел вокруг накрытого стола, который, казалось, прогибался от обилия вин и закусок, придирчиво оглядел его — и не нашел ни в чем недостатка. И все-таки лоб его хмурился, недовольная дума тревожила сердце. Вдобавок ко всему слегка страдало еще и тщеславие Урвачева, поскольку стол был хотя и роскошным, но даже и здесь ему ни в чем не удалось превзойти прежнего хозяина кабинета Колдунова Вениамина Аркадьевича, благополучно затерявшегося в дебрях Америки. И вина все те же, и коньяки с водками, и осетрина на палочке, и крабы, и жареный поросенок, и балык, и сыр… и, черт возьми, как же все это надоело!..

Грустную пустоту ощущал в груди своей Урвачев, томился неясными предчувствиями. Еще раз оглядев стол, он неожиданно огорчился тем, как все-таки ограничен человек и его физические возможности, как скудна его фантазия и как мало, в сущности, ему нужно. “Хлеба, зрелищ… власти…” И как же мало изменился человек от начала времен, несмотря на все очевидные завоевания и достижения прогресса. Он вспомнил прочитанные им описания пиршеств и оргий распадающегося пресыщенного Рима, когда вся фантазия устроителей трудилась над изобретением чего-нибудь новенького, свежего, необычного… И ничего, кроме блюд из соловьиных язычков, крокодильей печени, ушей слона… Насыщались до отвала, шли блевать в специальные тазы, чтобы освободить желудки, и снова к столу, и все начиналась сначала. Тщета… И даже цена какого-нибудь соуса, превышающего стоимость целого имения, ничуть не поражала воображения, а свидетельствовала лишь о дурости человечьей, о скудости духа… Тщета, тщета… Урвачев вспомнил вдруг, как однажды на учениях после марш-броска они с приятелем добыли банку тушонки, жирной и холодной, и, честное слово, ничего вкуснее не ел он с тех пор… Тщета.

Он вспомнил как-то одним махом с десяток великих людей мира сего, их триумфальные взлеты и трагические преткновения, их великие завоевания, царства, ими созданные, что обладали, казалось бы, тысячелетним запасом прочности… И что же? Великие люди умирали точно так же, как какой-нибудь нищий сапожник, а вслед за тем в один день рушились великие царства… Тщета.

Урвачев присел во главу стола, задумался, подперев кулаками подбородок. Вот сейчас придут сюда самые близкие, самые доверенные люди, полезные, нужные, необходимые… Самые-самые, недаром над списком кандидатов он немало потрудился накануне, вымарывая одних и вписывая других, и ни один среди этих приглашенных по-настоящему неблизк и ненужен ему. Так, материал… Даже просто приятных людей нет среди них. Прокурор города, непотопляемый Чухлый, начальник городской милиции жуликоватый Рыбаков, председатель облсуда, три депутата городской думы, с которыми когда-то начинал Урвачев бандитскую свою карьеру, председатель местной телекомпании с двумя своими шавками, языкастыми и беспринципными, редактор газеты Голиков, еще с полдесятка точно таких же, представляющих всю городскую власть… Впрочем, не всю. Начальники РУБОП и ФСБ отказались от приглашения Урвачева, отказались вежливо, сославшись на уважительные причины, но при воспоминании об этих отказах неприятное чувство шевельнулось в сердце Урвачева. Дела, говорите?.. Ладно, избавим вас от дел ваших, дайте срок…