Александр Звягинцев - Сармат. Кофе на крови

— Кто-то должен делать и эту работу! — встревает в разговор Алан.

— Надо! — с сарказмом передразнивает Силин и бьет кулаком по камню. — Торгашам, партайгеноссе надо лопатой бабки под себя, а нам, грешным, надо по чужим горам на карачках ползать!

— Нэ напрягай, Сашка. Сам же выбрал себе работу, — просит Алан. — Что ты заладил про свои деньги? Замолчал бы, что ли! И так тошно...

Но Силин будто не слышит просьбы Алана. Его несет:

— Командиру за задание «государственной важности» еще одну цацку кинут, любуйся, мол, майор, цацкой и не возникай с вопросами, а возникнешь — цацку отнимем, тебя куда надо отправим...

— Ты что наезжаешь — плохо спал, да? — перебивает его Алан.

— Я вообще спать не могу! — говорит, кусая губы, Силин. — Все думаю — какое мне дело, кому афганцы молиться будут?.. Ленину или своему аллаху?

— Каждый должен своему богу молиться, не навязывать его другим, — словно очнувшись, говорит Сарматов.

— Правильно, своему. А эти, как их... прорабы перестройки объяснили мне: Ленин не бог!.. Ну и на кого мне теперь молиться?.. У чурок Ленина нет — аллах будет, а у меня кто?..

— Сбавь обороты, Саша! — начинает злиться Сарматов и, отвернувшись от Силина, обращается к Алану: — Где бы нам емшан-травки надыбать да поболее, а?..

— А зачем надо, командир?

— За надом!.. На бесптичье и ишак соловей!..

На лице Алана появляется широченная улыбка.

— Все ущелье обыщу, а надыбаю, Сармат! — восклицает он.

— Давай, дуй с Бурлаком! Да возвращайтесь поскорее, — кивает Сарматов и отходит к краю пропасти.

Туман рассеялся и открыл ущелье, прорезанное извилистой лентой реки. В белесом небе, в стороне, где пролегает пакистанская граница, парят большие черные птицы, описывая над землей широкие круги.

— Что-то грифы разлетались? — спрашивает подошедший Силин, — Не «духи» ли?..

— Кониной разговляются, — морщась, отвечает Сарматов.

— А-а! — тянет Силин и пододвигается ближе к майору. — Командир, мы с тобой давно не целки...

— Опять ты за свое!..

— Не нам одним интернациональный долг яйца жмет. Ты же видишь, лампасникам нет до нас дела, и пошли они... с их «долгом», с заданиями «государственной важности»!

— О чем хлопочешь? Никак в толк не возьму? — спрашивает Сарматов.

— О летунах, которых они послали на верную смерть!.. — зло объясняет Силин.

— Летуны уже в наших хлопотах не нуждаются!

— Мы нуждаемся! — переходит на шепот Силин. — За хребтом — наши. Траверснуть хребет как два пальца...

— А американца куда денем? Об этом ты подумал?

— Понимаю, тебе его замочить офицерская честь не позволяет. Давай я... А перед тем — за кадык его: говори, мол, сука, все, что знаешь! У меня расколется, как арбуз перезрелый!

— Складно поешь! — обрывает его Сарматов и отводит глаза.

— Кончай, командир, совесть мучить! Ему все равно уже всевышний путевку в рай выписал, а мужики ничего не поймут... — продолжает шептать Силин.

Сарматов сам не понимает, что с ним происходит. На него вдруг словно опускается пелена ярости. Он хватает Силина за грудки:

— В помощники к всевышнему набиваешься, чмо рваное?!

Вышедший из пещеры Савелов замечает сцепившихся Сарматова и Силина и кричит:

— Есть проблемы, мужики?

— Нет проблем! — отвечает Силин и, вырвавшись из рук Сарматова, отходит к пещере.

— Если вернемся, я тебя к такой-то матери из отряда! — бросает ему в спину Сарматов.

Силин поворачивается, губы его кривятся в ядовитой усмешке:

— Если!.. Судьба — она кошка драная, командир...

Сарматов обжигает его бешеным взглядом и уходит в пещеру. К Силину подходит Савелов.

— Хороший мужик майор, только ему его геройство свет застит, — сочувственно произносит он и советует: — Не мешай, а то он по тебе как на танке проедет.

— А мне его геройство на хрен не нужно! — хмуро отвечает Силин, всматриваясь куда-то в горизонт. — Я ему тоже не портянка... чтобы меня раком ставили!

— Если что, рассчитывай на мою помощь, — говорит, протягивая руку, Савелов.

Силин некоторое время стоит задумавшись, затем отворачивается, будто не замечая протянутой руки.

Носилки с американцем стоят в пещере у самого входа. С губ полковника срываются уже не стоны, а хрип вместе с пузырьками сукровицы.

— Очнись, полковник! — трясет его Сарматов.

Тот останавливает на нем мутный, блуждающий взгляд.

— Твоя рана не оставляет надежды, — говорит Сарматов. — Сожалею, но у меня нет другого выхода!

С охапками полыни в пещеру вваливаются Алан и Бурлак. Бурлак басит: