Александр Звягинцев - Сармат. Смерть поправший

Не включая огней и не давая прощальных гудков, громадный сухогруз быстро скрылся в ночном штормовом просторе. Следом за ним буксиры потянули от причала в открытое море два других, загруженных по ватерлинию, корабля.

— Начальник, а ты сомневался, что до шести по нулям не управимся, — сказал смотрящему им вслед Савелову подошедший бригадир такелажников и выразительно потер пальцы друг об друга. — Я это... насчет картошки, дрова поджарить...

Савелов протянул ему несколько плотных пачек в банковских упаковках.

— Здесь на всех «картошки» с лихвой хватит, Иван, можешь не считать, а три ящика водки у вахтера на проходной.

— Каждую смену, бляха-муха, такую бы пруху! — вяло отозвался тот и подмигнул подбитым глазом: — Начальник, не побрезгуй с гегемоном с устатку по стопарику, а?

— Не могу, Иван, — служба.

— Лажовая твоя служба, начальник, — сунул пятерню бригадир. — Нынче грудь в крестах, а завтра, бляха-муха, эти кресты, глядишь, к земле тебя придавят...

— Это ты о... о картошке, дрова поджарить?

— Не-а. О халявном куске сыра в мышеловке, начальник, — оглянувшись, сказал бригадир. — Еще о том, что за водокачкой доска в заборе на одном гвозде держится.

— Думаешь, мне она пригодится?

— За проходной опять крутые нарисовались, бляха-муха, тобой дюже интересуются.

— Коли так, бывай, Иван.

— Бывай, начальник.

Дойдя до забора, отделяющего территорию порта от железной дороги, Савелов на ощупь нашел болтающуюся на одном гвозде доску и отвел ее в сторону. Протиснувшись сквозь узкую дыру, он оказался в полутора метрах от железнодорожной платформы. Путь до привокзальной площади пришлось проделать под платформой на четвереньках. «Привокзалка», укрытая налетевшими за ночь мокрыми листьями, была совершенно безлюдна. Держась ближе к стволам облетевших каштанов, Савельев направился к гостинице «Астория», неприступным утесом возвышающейся за площадью.

Осторожно заглянув через стекло двери в холл, он отшатнулся — у стойки бара горбатились над бутылками пива несколько человек в похожих темно-серых плащах.

Под прикрытием кустов жасмина, отделяющих тротуар перед гостиницей от проезжей части, Савелов на четвереньках добрался до ее угла, потом, вжимаясь спиной в стену, короткими перебежками — до захламленного ресторанного двора и, перемахнув через бетонный забор, попал на заросшую старыми липами параллельную улицу. У одного из безликих домов Савелов нашел под кустами бузины отливающий черной эмалью «Мерседес». Но прежде чем сесть за его баранку, он поднес к пересохшим губам рацию:

— "Купавна", я «Щербинка», отзовись!

— "Купавна" слушает «Щербинку»! — раздался из рации спокойный голос «Купавны», и его спокойствие почему-то сразу передалось Савелову.

— "Купавна", я снова под колпаком.

— У кого?

— Я их не знаю.

— Понял, «Щербинка».

— Действую по плану. Добрался до немецкого сувенира. Ухожу на Север, прикрой, «Купавна».

— Понял... Держи со мной связь, «Щербинка», прикрываю...

Промелькнула окраина Феодосии, растворилось слева в предутренней сумеречи серое штормовое море, потянулись сразу за городом невысокие горы, и скоро за стеклом «Мерседеса» слились в одну рваную линию башни и мощные стены Генуэзской крепости и придорожные дома Судака.

За Судаком «Мерседес» неожиданно врезался в стену косого дождя. Потекли по лобовому стеклу холодные прозрачные струи. Из них прорисовывалось размытое лицо Сарматова и под негромкий перебор гитарных струн опять зазвучал его голос:

...Командирский приказ, офицерская честь.

Нас позвали в жестокий бой.

О судьбе нашей скорбная весть

К вам дойдет с той полынь-травой.

С той разрыв-травой, с той травой-бедой,

С травой памяти и забвения...

— Подожди, командир! — ткнув в кнопку магнитофона, остановил перебор струн Савелов. — Вот ты об офицерской чести... А что она такое — офицерская честь? Архаизм «времен очаковских и покоренья Крыма». В наш век она — поплавок для недоумков и солдафонов, и не более того.

— Каждый ее на свои плечи примеряет, — печально ответил из дождевых струй Сарматов. — Но лишь немногим тяжесть ее по силам...

— Так что же она такое, ответь?

— До креста могильного, до звезды фанерной служить Отечеству, которому присягал. Отечеству служить, слышишь, Савелов, а не идеологиям и старшим по званию.

— И все?..

— Не все... Трусостью, глупостью и хамством не позорить честь Отечества, честь его оружия и тем самым честь своих погон.