Александр Звягинцев - Сармат. Смерть поправший

Однако человек на фотографии все больше и больше притягивал ее внимание. Она снова вгляделась в снимок. И чем больше всматривалась в изуродованное лицо человека, тем больше ей хотелось увидеть его без ужасающих шрамов, в его природном, первозданном виде.

Не в силах бороться с искушением, Рита принесла из кабинета карандаши, краски, рабочий блокнот, и десятым чувством понимая, что вступает на заминированную полосу, принялась за работу. Подобно реставратору, освобождающему от наслоений чужой краски полотно великого мастера, она штрих за штрихом восстанавливала облик неизвестного мужчины, избавляя его от шрамов и глубоких морщин, в соответствии с характером мышц лица прорисовывала брови, глаза, губы.

Когда через час работа была закончена, Рита прислонила полученный рисунок к спинке стула и, отойдя на несколько шагов, с трудом подавила вырвавшийся из груди крик. С листа белого ватмана на нее смотрел Сарматов, но не тот, которого она знала пять лет назад, а другой, со скорбными складками по краям жестких губ и с каким-то беспомощным взглядом: то ли ребенка, то ли смертельно больного человека. И был он так похож на спящего сейчас в детской комнате ее сына, что она в суеверном страхе перекрестилась.

«Дуреха! — придя в себя, разозлилась она. — С того света не возвращаются, а он тебе, как живой, мерещится в метро, в подземных переходах, в окнах троллейбусов... Вот почему ты его выписала, психопатка несчастная. Чем психовать, лучше повтори рисунок», — приказала она себе и, стараясь как можно точнее следовать анатомическому строению лица и головы человека с фотографии, снова лихорадочно погрузилась в работу. Однако, как ни старалась Рита абстрагироваться от воспоминаний, они снова навалились на нее. Снова из потаенных закоулков памяти выплыла их ливневая никарагуанская ночь со страстными объятиями и жаркими поцелуями. И почему-то вспомнился ей на сей раз рассказанный Игорем Сарматовым той грозовой ночью странный эпизод из его станичного детства.

Деда его, Платона Григорьевича, однажды по студеному ноябрьскому чернотропу просквозил в степи разбойный улан — ветер. Скрутила старого казака в одночасье поясничная лихоманка, а тут как назло не вернулась к ночи на баз щедрая их кормилица — безрогая пятнистая корова Комолка. Пьяница пастух, из тамбовских переселенцев, что-то мыкал-икал, но объяснить толком пропажу коровы не мог.

— Эх-ма, растуды его, пьянчугу, в качель, сгинет добрая животина! — кряхтел на печи дед. — Чи зеленей объестся, чи таборное цыганье зараз нашу кормилицу обратает, аль, неровен час, в степу лютую смерть от бирючей примет.

Не сказав ничего деду, бросился тогда восьмилетний пацаненок Игореша к колхозному конюху Кондрату Евграфычу и, размазывая по мордахе слезы с соплями вперемешку, выпросил у него председательского аргамака Чертушку, с которым на ночных табунных выпасах дружбу сердечную водил, последним сиротским сухарем делился.

Той ветреной, промозглой ночью обскакал Игореша на Чертушке всю окрестную озимь, прибрежные левады и овраги, но комолая корова как сквозь землю провалилась. Порой ему казалось, что она вон за тем бугром, вон ее силуэт у замета соломы маячит, а то блазнилось, будто порывистый низовой ветер доносит ее мычание из мелового лога, и он гнал Чертушку к тому замету и к тому логу. Но все было напрасно.

А в полночь-заполночь огляделся он по сторонам с вершины старого скифского кургана и, не увидев нигде огоньков человечьего жилья, понял, что заблудился в промозглой степной глухомани.

— Куда ж нам теперь, Чертушка? — в страхе спросил он коня.

Чертушка лишь виновато покосился лиловым глазом, в котором отражались луна и раздерганные, зловещие облака.

После долгих бесплодных блужданий по ночной степи бросил Игореша повод на луку седла и залился горькими слезами. Не представлял он, как с дедом теперь выживать будут без комолой кормилицы. Работать в колхозе дед не мог, потому что шел ему уже девятый десяток, да и на колхозные трудодни-палочки как прокормиться?.. Надеяться на обычную для казаков заботу о стариках, вдовах и сиротах теперь не приходилось — почитай половину куреней в станице, взамен сгинувших на войне да сосланных в Сибирь казачьих семей, занимали ныне злыдни-переселенцы из Украины, с Рязанщины и Тамбовщины — от них особой помощи не жди! Колхозное начальство само в голодранцах ходит, а к коммунистам на поклон дед не пойдет... По сей день он для них — царский золотопогонник и контра белогвардейская. Давно бы они схарчили его в подвалах НКВД, но из-за авторитета есаула Платона Сарматова власти опасались бунта казачьего. А тут перед войной сам Сталин стал заигрывать с казаками, даже отдельные воинские части казачьи учредил. Пять сыновей есаула Сарматова призваны были в те части, и все пять головы свои буйные на войне геройски сложили. Последний сын, отец Игорешки, пройдя всю Вторую Германскую от звонка до звонка, сложил голову на чужой, на корейской войне. Подумал пацаненок об отце, которого никогда не видел, и еще сильнее полились из его глаз слезы.