Сергей Зверев - Святой - гарпун для Акулы

— Ближе к делу, Колька! Конкретнее… — застонали ребята, предчувствуя развязку.

— Звали ее удивительным именем — Виолетта! «Павшая», между прочим, в переводе с греческого! — блеснул эрудицией Серегин. — Все в масть, пацаны, шло. Телефончик мне оставила, предупредила, что замужем. Но не стенка, отодвинуть можно. Короче, договорились: в «увал» очередной иду — сразу с ней контактируюсь! Слон, дай затянуться, дыхание сперло. Перехожу к драматическому финалу несостоявшейся любви… — Сержант облизал губы и пыхнул сигаретой, тяжело вздохнул. — Встретились мы в скверике. Время — полдень, впереди восемь часов сказки. Виолетта от меня балдеет…

— Во баки Колька заливает! — не выдержал кто-то накала рассказа.

— На скамейке впилась в меня! Клянусь, мужики, целует взасос, аж кислород перекрывает! Обмусолила всего. Потом говорит: «Пойдем к подруге. У нее муж водилой междугородных автобусов работает, сейчас в рейсе! На работу забегу, предупрежу напарницу, чтобы прикрыла, если мой благоверный названивать будет!» Братаны! Я горю! Такая женщина в руки плывет! Это вам не со шмарами подзаборными…

«Подожди меня на скамеечке», — говорит. Я к ней: «Давай поцелуемся, любимая! Хочу сохранить вкус твоих губ, чтобы не умереть с тоски, ожидая тебя…»

— Во дает! Я — не Лермонтов, не Пушкин, я блатной поэт Кукушкин, — вставил Голубев с явным неодобрением.

— Она в это время губы помадой красила. Я как сказал…

Виолетта на меня! — Серегин демонстративно вытер несуществующий пот со лба. — Минут десять.., как пиявка — отвечаю! Я весь в сердцах! Башка звенит, воздуха не хватает, гляделки под лоб закатились — полный отвал! Смотрю, подруга белугой как заревет! Что такое? Спрашиваю: «Любимая, кто тебя обидел? Мужа боишься, так я его, козла ревнивого, построю и по струнке ходить заставлю». А она мне в физиономию помадой тычет, сопли размазывает: "Смотри, что она сделала, пока мы целовались. Помада французская «Ив Роше». Глядь, а от этой чертовой помады огрызок остался, и тюбик пластмассовый покусан, весь в трещинках таких маленьких… — Серегин сузил глаза, а затем широко раскрыл их. — У ног моей герлы падла шелудивая стоит — псина вроде полысевшей болонки. Морда наглая, глаза хитрые, и обрубленным хвостом повиливает. Облизывается, зараза. Она к помаде подкралась — Виолетта ее в руках держала и, чтобы меня приобнять, опустила вниз руку — псина помаду и слопала. А говорят, косметику из собачьего жира делают. Вранье! — Серегин с сожалением вздохнул и горестно покачал головой. — Мне бы промолчать или посочувствовать.

Я ржать начал. Ой и болван я! Виолетта кипеж подняла.

Ножками топает, вопит на меня: «Солдафон бесчувственный!» А я остановиться не могу. Взгляну на псину и опять от смеха помираю. Подруга потопталась около меня и убежала…

— Правильно сделала, — мрачно пробасил Голубев.

— Что оставалось брошенному воину? — задал риторический вопрос Серегин. — Назюзюкаться! Отправился я на вокзал посмотреть, не изменилось ли расписание моего дембельского поезда, заглянул в буфет, с бичами местными перезнакомился, взяли по «сотке», еще накатили пивком, и понеслось… Как до части добрался? Не помню. Запросто мог оказаться в Ленинграде, в чужой квартире. Сильнейшее отравление с риском для измотанного службой организма заработал…

— Всю «губу» заблевал! — продолжал комментировать командир отделения. — Не умеешь пить — не пей…

Замечания Голубева достигли цели. Серегин фальцетом заголосил:

— Слон, ты мертвого достанешь. Человек драму жизни перед друзьями открывает! Душу наизнанку выворачивает, а ты квакаешь. Нет, не зря тебя Слоном прозвали! Толстокожий ты! Точно слон, только со спиленными бивнями. Пельмень уральский примороженный, — сыпал ругательствами Серегин на потеху снецназовцам.

Транспортники летели в темном небе, словно огромные ночные птицы. Проблески сигнальных огней вспыхивали и гасли через равные промежутки времени, высвечивая на черном небосводе пульс военных самолетов.

Под сенью железных крыльев, как потусторонние видения, распластались просторы азиатских пустынь, бугрились отроги хребтов, горные массивы. Огни городов и поселков редкими пятнами прорывали фантастическое темное пространство, напоминая о том, что здесь все-таки живут люди, а не призраки.

Солдаты поутихли. Усталость брала свое. Задремал незадачливый донжуан Серегин, по-столичному интеллигентно посапывал Скуридин. Вытянулся через весь проход архангелогородец Иван Ковалев, придавив плечом Пашу Черкасова.